— Ваши документы!

Черт, если валить их здесь наглухо, то и девочку доктора надо убирать. Водитель тоже не жилец при таком раскладе, но его не жаль, смерть — дело мужское, привычное. Но ведь и они еще ничего не сделали, просто им повезло, попали во вторую линию, не на передовую.

— Вам формы НКВД недостаточно и пропуска от Управления по области?

— Нет, недостаточно, — отвечает.

Нет, есть люди, которые меня достаточно хорошо знают и не боятся, но этот-то откуда такой смелый? Да пехотный старший лейтенант уже бы извинился давно, козырнул, езжай куда надо. Какие документы показать. За подписью Ворошилова или удостоверение от Берии?

Подаю — член особого трибунала. Даже не вздрогнул.

— Проезжайте, — говорит равнодушно.

Ничего не понимаю.

Приезжаем в медсанбат, с сразу доктора под локоток беру, пойдем к завхозу. Вот здесь реакция нормальная — сразу видно, наш человек, советский, увидел чекиста, сразу его пот прошиб.

— Мы с доктором подружились, — говорю, улыбаясь при этом исключительно похабно, — а о друзьях принято заботиться. Вот я и забочусь. Вы уж за девушкой присматривайте, а если к ней кто-то приставать вздумает — только подумает даже, сразу мне сообщайте. Уж я его! Я в трибунале работаю, возможности есть. Сильно на вас рассчитываю, на вашу сознательность и бдительность.

Вытер он испарину, заверяет меня — все будет хорошо. Ну и ладно.

— На, возьми мой парадный китель, повесь у себя в комнате на плечики. Будет всех ухажеров отпугивать. А найдешь человека по сердцу — вернешь.

По дороге к девочке доктору еще три девицы присоединились. Зашли к ней все вместе, а то вдруг мы будем целоваться, а они не увидят. Развернула доктор сверток, зазвенел он серебром. Да, не поскупились хомячки на медали — две «За отвагу», юбилейные РККА, полный набор, почетный чекист, ведомственных полный ряд. У наркома столько не будет. Так у него хомячков нет, только товарищ Сталин…

Девушки оцепенели, можно было ко всем сразу приставать, успех был гарантирован.

— Все, никаких проблем у тебя не будет.

Надо поддерживать репутацию. Зашел к главврачу, оставил ему предписание — раненых из шестой бригады выписывать на плацдарм, по новому месту дислокации. Здесь тоже с делами закончено. Половину рюкзака нашим раненым раздал, вторую девушкам оставил. И налегке двинулся в зерносушилке.

В Ивановке все при виде меня впали в экстаз. Комиссар завтра устраивал грандиозное шоу — с киносъемкой и журналистами. И я, такой красивый, непременно попаду в кадр. Войду в историю. Что-то не хочется. Переоделся в полевую форму, ватники у нас все кончились, завернулся в плащ-палатку и слился с личным составом. Вернулся.

— А наград у черного капитана во всю грудь. В нашем медсанбате у него невеста работает, так все раненые к ней ходят на его китель смотреть. И даже завхоз там честный, потому что не терпит черный капитан обмана…

Вот это скорость передачи информации, подумал я, и уснул окончательно.

С хмурым и дождливым утром меня примирил завтрак и наличие плащ-палатки. Гостей прибыло — никогда не видел столько генералов и комиссаров. Два командира дивизии, кто-то из штаба армии, сам командующий, из штаба фронта, и комиссары, комиссары, сорок тысяч комиссаров.… Это не я, это Гоголь. Слегка преувеличил, но человек двадцать их точно было.

Пехотный полк построили, знамя обвисло под дождем, оператору не нравится, оно должно развеваться.

— Пусть они его склонят, а наш комиссар будет его целовать, не все же ему начальство в попку чмокать, — предлагаю мизансцену.

Быстрее снимут — быстрее свалим.

Стоит под дождем наша смена, третий стрелковый полк пятьдесят шестой стрелковой дивизии, занимает наши позиции. Оператор снимает митинг. Саперы нужны — немецкие мины снимать. Толковые летчики — «рамы» сбивать. Только нет никого, одна пехота серыми рядами, расходное мясо. И «черная смерть». Наши выжившие бойцы уйдут на плацдарм и встанут там в оборону. Их никто не погонит в атаку, это плюс. Бригада получит нового командира, новый штаб и пополнение. Их снова будет две тысячи и через две недели часть снова пойдет на фронт. И снова к концу февраля в живых останется тридцать человек. Это минус. Две с половиной тысячи минусов, учитывая текущее пополнение потерь.

Даже оркестр притащили. Комиссар встал на колено, флаг целовать.

— …Героев тела давно уж в могилах истлели, а мы им последний не отдали долг, и вечную память не спели.

Молодец, Иван Кузьмич! Пора включаться.

— Мир вашим душам, вы гибли за Русь, вы отдали жизнь за отчизну, но знайте, еще мы за вас отмстим, и справим кровавую тризну!

Хорошо выступили братья-славяне, кажется, нас под конец и пехотный полк поддержал. Для них у нас тоже есть подарок. Вынесли мы наши сверточки, нам и десятка пулеметов хватит, а остальные и патроны мы оставляем боевой смене.

— Удачи вам, бойцы. Удачи.

У шестой бригады впереди еще четыре месяца боев, но у меня там знакомых уже нет, кроме комиссара, а его можно и не считать. В сорок третьем на базе бригады тоже сформируют стрелковую дивизию. Моряки к тому времени тоже закончатся, останется только пехота.

Меркнет костер, сопки покрыл туман, легкие звуки старого вальса тихо ведет баян.

Забрали мы все из зерносушилки, в том числе и заначку из пулеметов и по дороге в Автово остановились у родного медсанбата. Ушли.

Девушки среди нас стайками скользят, кого-то найти хотят.

Снегирев явился, давится сдерживаемым смехом.

— Еще не видел? — спрашивает. — Иди, посмотри.

Ладно, он по званию старше, послушаюсь.

Прямо в коридоре перед процедурным кабинетом стоит книжный шкаф со стеклянными дверцами. И в нем висит на плечиках мой парадный орденоносный китель. Все медали целы. И ордена, и Золотая Звезда. Пуговиц нет, все срезаны. И перед ним стоит три табуретки, сплошь уставленные свечками. Да, нигде и никогда мои шутки так не оценивали. Может быть, мне основать новую религию?

— И с тех пор, как черный капитан взял наш медсанбат под свое покровительство у нас еще ни один раненый не умер….

Это уже психоз….

Но вера творит чудеса, пусть у них будет хоть это. Мне не жалко.

— Не стойте, загадали желание и уходите.

Ладно. Пока, девочка-доктор. На прощание ставлю на табуретку коробку с пуговицами из военторга, нам все равно через город ехать, еще куплю. Оставляем завхозу сало и картошку, не с собой же их тащить на продовольственный склад. А так хоть раненые поедят досыта.

Всем спасибо. Особенно изготовителям плащ-палаток. Очень помогают остаться неузнанным. А нам в город.

На шоссе суета. Две сгоревшие легковые машины на обочине. Мне это место знакомо — здесь у нас документы проверяли. Ай да старший лейтенант! Вот красавец! Интересно, где таких специалистов готовят, в Абвере или СД? Встал прямо на дороге и выбирал себе языка. Просто чиновник из суда его не заинтересовал, член трибунала никаких секретов не знает, к планированию операций отношения не имеет. Вот он нас и отпустил. Дождался командира из штаба армии, его и захватил. Дела. Так разведка активизируется перед самым наступлением, значит, немцы не выдохлись, еще повоюем до снега. Надо больше доверять своим предчувствиям. Мне же сразу этот лейтенант странным показался. Что мне стоило взять пограничников и снайперов и к нему вернуться? Но поленился….

Да и черт с ним, с этим штабным чином. Как они планируют, так и воюем. Одним стратегом меньше, так ему и надо. И выбросил эту историю из головы.

В Ленинград, как и планировали, прибыли к вечеру. Не хотел, чтобы парни видели картину умирающего города в ее жестокой простоте. Зачем мне лишние проблемы?

И закрутилась карусель хозяйственных дел. Убывающим на плацдарм выдать продукты. Отдать Ивану Кузьмичу нашу карту складов, со всеми пометками и предупреждениями. Сделано. Погрузить их на транспорт. Сделано. Увидимся в день победы в скверике Адмиралтейства, парни! Постарайтесь остаться в живых.

Инвалидов перевели в штаб погранвойск со всеми их сокровищами. Туда же перевезли все копченое сало и колбасу. Две машины сухарей — запас карман не тянет, три тонны сахара и всю сгущенку. Не пропадем. Здесь тоже все.