Страшилка сидит зажавшись, судьба ее решается.

— Эй, — говорю, — ты дева-воин, Валькирия битвы, ты ничего не боишься, никого не стесняешься, ты сестра смерти и вершительница судеб. Пошлю тебя на стажировку в крепость, есть там паренек, снайпер от бога, он тебе технику стрельбы поставит, будешь за километр намеченной цели в глаз попадать. Дыши свободно, ты среди своей семьи.

Плечи развернула, грудь перестала прикрывать, изогнулась вся, подумала, и ногу подогнула. Завлекает.

— Совсем другое дело, — оцениваю усилия девушки.

В бане мы ее подстригли коротко, я прочитал девушкам лекцию о косметике вообще и природных средствах в частности, сделал им массаж и маски из ягод.

— Это из курса «Клеопатра» школы Коминтерна, — вру беззастенчиво, цену себе набиваю. — Буду вам опыт передавать, бесценный и уникальный. Цените.

Страшилка оказалась лейтенантом НКВД, связистом. У нее даже рация была, только передавать было нечего. С городом можно было и по телефону поговорить, а на станцию посыльного отправить. А звали ее Аленушкой Порфирьевой.

— Эх, Алена, нам ли жить в печали? — говорю радостно, силы восстанавливаются, жизнь налаживается, и первый раз за все это время у меня настоящие документы без всякого обмана.

В Смерше у многих личные дела начинаются просто с выписки из приказа: «Назначен…», и все. И у меня так же — назначен заместителем начальника Ладожского отдела. А страшилка — командиром специальной группы. Будет по болотам немецких агентов искать, чтобы они нашу клюкву не съели…

На фронте дела шли не шатко, не валко. Концентрация советских войск достигла такого предела, что немцы в них просто увязли. К северу от Тихвина засели в лесах 44ая и 191я стрелковые дивизии. На Большом Дворе развернулась 65я. Южнее потерянного города держали оборону 27я кавалерийская и 60я таковая дивизии. Еще южнее находились 92 стрелковая и 4я гвардейская дивизии. Позади у всех была подернутая свежим ледком Ладога, пути для отступления не было.

Первыми контратаковать стали гвардейцы и танкисты. И немцы откатились к Тихвину. Войска встали в неустойчивом равновесии. Соединения с финнами не получилось, да и наступление холодов сильно осложнило жизнь войскам вермахта. В орудиях замерзала противооткатная жидкость, в строю оставались только трофейные советские пушки и гаубицы. Но и их было слишком много. Под Синявино еще от одной дивизии Красной Армии остался только номер…

Вся 52я армия советских войск атаковала позиции 126 пехотной дивизии немцев, четыре дивизии против одной. Успехов у атакующей стороны пока не было, только потери. Но, по крайней мере, немцы перестали наступать на Вологду.

Наше начальство, управление Смерша фронта, разослало во все отделы очередной приказ — усилить, углубить, и между прочими пунктами обязательной отчетности ввело мимоходом графу о количестве расстрелянных врагов. Ни хрена себе.

Где я им на западном берегу Ладоги врага найду? Разве только в Смольном…. Только тех врагов от меня целый фронт охраняет и части родного наркомата. Поймать в городе кого-нибудь из идеологов? Писателя Всеволода Вишневского, например. Он питается сейчас котлетками паровыми по норме воюющего плавсостава, а в его квартире два человека уже умерли, а другие заработали дистрофию в необратимой стадии.

Так будет и позже, в январе 42 года по нашей Ладоге начнут вывозить население города. Половина умрет по дороге, но в статистику погибших в блокаду они не войдут, их будут считать вывезенными, то есть спасенными жителями. «…И слово изреченное есть ложь» — сказано в этом городе. Точно, здесь врали все время и на каждом шагу, за что в итоге и огребли горя горького по самые помидоры. Жаль только, что врут одни, а огребают другие. Диалектика, однако.

— Можно в лагеря съездить, там много стреляют, отдадут десяток вам на исполнение, — посоветовал приятель сержант.

— Оставим на крайний случай, — говорю.

Что с ним рассуждать о порядочности? Кто ее видел? Нюхал? Щупал? Какого она цвета? Вывод — нет ее, да не очень-то и нужна была.

— Нет в этом шарма, — говорю, — отсутствует блеск. Но, мы не привыкли отступать, мы и здесь отличимся. Валить, так генерала!

Все так и сели.

— Собираемся в город. Машину с запасом горючего туда и обратно. Сержант, пироги, рыбку вяленую и копченую, хлеба деревенского мешок. Быстро! И автомат не забудь. Будешь у Аленушки личным составом группы.

Первым делом заехали в родной Кировский райком, а там нет никого. Вождям из Смольного мысль пришла сколотить три полка из коммунистов и бросить их на Невский пятачок. Собрали по две с половиной тысячи человек в каждый полк, во главе поставили комдивов, и отправили в бой. Через пять дней пять тысяч погибло, и два комдива тоже, уцелел только генерал-майор Зайцев, вовремя присоединившийся к дивизии Бондарева.

Здесь у нас знакомых не осталось.

Заехали в штаб округа пограничных войск. Кладовую открыли, я нам всем по сто монеток отсчитал, и сотню сержанту отдельно на хозяйственные нужды. Бывшая страшилка себе кортик приглядела — тоже выдали в личное пользование.

Заперли все замки, двинули в контрразведку флота — совещаться.

— Есть подходящий типаж, — сообщает капитан второго ранга, почти флотоводец. — Командарм-34, генерал-майор Качанов. Приговорен к расстрелу.

— Берем, — говорю, — даже не задумываясь.

— Тут сложность есть, нужна санкция членов Военного совета, а их не собрать, все в делах, в заботах, родину защищают, — поясняет мне моряк.

— Звони в приемную первого секретаря горкома партии, предложим ему вариант спасения родины, — говорю уверенно.

И началась пустая суета, каждая мелкая сошка пыталась доказать, что как раз она не зря паек усиленный получает, и без подробного рассказа о деле, желательно в письменном виде, в двух экземплярах, с визами руководства Смерша фронта, она нас никуда не пустит.

Я сразу военных стал уважать — если и у них такие же трудности, то даже странно, почему мы под Ленинградом, а не под Хабаровском.

— Мы пойдем другим путем, — сообщаю всем. — Ленинским. Будем их брать за жабры, налимов склизких.

И уже в телефон самым казенным голосом:

— Примите телефонограмму. Члену военного совета прибыть для участия в специальной акции политотдела Ставки верховного главнокомандования по личному указанию товарища Мехлиса. Передал Сидоров, кто принял? Время приема?

И никаких «здравствуйте», «до свидания». Сурово, по рабоче-крестянски.

Вечером мы их всех у ворот Петропавловской крепости и встретили. В обком партии мы звонили, учитывая человеческую психологию. Сказали, что им только два места выделено, и все. Пусть сами выбирают представителей. Оба аппарата явились в полном составе, и горком, и обком, без первых секретарей, естественно, тем куда-то ездить не по чину, им потом «шестерки» должны будут докладывать.

Три кресла под навесом. Никто не занимает, никто чином не вышел. Все стоят во внутреннем дворе, тихо матерятся, у всех дел полно или их имитации, что тоже времени требует.

Мы поглядываем на верхние окна. Иванова под козырек взяла. Шепот в толпе стал более осмысленным — гадают, кто там, почему не спускается к народу.

— Выводи, — командую.

Конвой мы на флоте одолжили, выводят краснофлотцы с «Марата» суку подлую, бывшего Главного военного советника в Испании, командарма-34, генерал-майора Качанова. Это он удрал за Ловать от Манштейна, открыл немцам дорогу на Ленинград.

Много их таких было, но этот на глаза не вовремя попался. Мы все наверх периодически поглядываем, при этом тянемся по стойке смирно.

— Мехлис? Меркулов? — гадает народ.

Меня останавливает зам начальника территориального управления.

— Синицын, в Смерш перешли? — спрашивает тактично.

— Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности! — рапортую. — Поскребышев там, ночью будет самому докладывать, — добавляю тише.

Ложь должна быть масштабной, тогда на нее клюнут, учит нас партия и лично товарищи Ленин и Сталин. Мир народам, жить стало веселей! А грустных и безграмотных надо больше расстреливать…