Первым был вызван на допрос близкий друг Капечче капитан Камилло Гриффоне, которому тот поверял все свои тайны. Герцог сказал ему:

— Друг мой, скажи правду, знаешь ты, зачем приходил Марчелло в спальню герцогини?

— Я ничего не знаю: вот уже больше двадцати дней, как я в ссоре с Марчелло.

Так как он упорно не желал сказать что-либо еще, герцог позвал несколько человек из своей стражи, находившихся снаружи. Подестá местечка Сорьяно связал Гриффоне веревкой. Солдаты потянули веревку и подняли виновного на четыре пальца от земли. Провисев так добрую четверть часа, капитан сказал:

— Спустите меня, я скажу то, что знаю.

Спустив его на землю, стража удалилась, и мы остались с ним одни.

— Я действительно несколько раз провожал Марчелло до спальни герцогини, — сказал капитан, — но больше я ничего не знаю, потому что я ждал его в соседнем дворе до часу ночи.

Тотчас же была снова позвана стража, и по приказанию герцога капитан был опять поднят на веревке таким образом, что ноги его не касались земли. Вскоре он закричал:

— Спустите меня, я скажу правду... Действительно, — продолжал он, — вот уже несколько месяцев, как я заметил, что Марчелло состоит в любовной связи с герцогиней, и собирался сообщить об этом вашей светлости или же дону Леонардо. Герцогиня каждое утро справлялась о Марчелло. Она делала ему небольшие подарки и, между прочим, дарила ему варенье, очень дорогое и весьма искусно приготовленное. Я видел на Марчелло маленькие золотые цепочки чудесной работы. Очевидно, они тоже были получены им от герцогини.

После этого показания капитан был снова отправлен в тюрьму. Привели привратника герцогини, который сказал, что ничего не знает. Его связали, и он был поднят на воздух. Через полчаса он сказал:

— Спустите меня, я скажу то, что знаю.

Очутившись на земле, он заявил, что ничего не знает; его снова подняли на воздух. Через полчаса его спустили; он объяснил, что лишь недавно поступил на службу к герцогине. Так как этот человек мог действительно ничего не знать, его снова отправили в тюрьму. Все это заняло много времени, так как солдат каждый раз удаляли из помещения. Их хотели убедить в том, что речь идет о попытке отравления ядом, добытом из жаб.

Была уже глубокая ночь, когда герцог велел привести Марчелло Капечче. Приказав страже выйти и тщательно заперев дверь на ключ, герцог спросил:

— Что вы делали в спальне герцогини, когда оставались там до часу или до двух часов ночи, а иногда и до четырех часов утра?

Марчелло отрицал все. Позвали солдат, и он был подвешен. Веревка выворачивала ему руки; будучи не в силах переносить боль, он попросил, чтобы его спустили. Его посадили на стул, но, начав говорить, он сразу запутался, как будто не отдавал отчета в своих словах. Позвали стражу, и его снова подвесили; прошло много времени, прежде чем он попросил, чтобы его спустили.

— Я действительно входил в спальню герцогини в неурочные часы, — сказал он, — но я состоял в любовных отношениях с синьорой Дианой Бранкаччо, одной из придворных дам ее светлости. Я обещал жениться на ней, и она позволила мне все, за исключением того, что противно чести.

Марчелло снова отвели в тюрьму, где ему дали очную ставку с капитаном и с Дианой, которая все отрицала.

Затем Марчелло опять повели в подземелье. Когда мы подошли к двери, он сказал:

— Ваша светлость, вспомните, что вы обещали сохранить мне жизнь, если я скажу всю правду. Нет надобности снова прибегать к веревке, я скажу все.

Тут он приблизился к герцогу и дрожащим, едва слышным голосом сказал ему, что действительно добился благосклонности герцогини. При этих словах герцог бросился на Марчелло и укусил его в щеку. Затем он выхватил кинжал, и я увидел, что он хочет ударить им виновного. Тогда я сказал, что хорошо было бы, если бы Марчелло написал своей рукой то, в чем он признался, и что эта бумага послужила бы оправданием для его светлости. Мы вошли в подвал, где были принадлежности для письма, но веревка так намяла Марчелло плечо и кисть руки, что он мог написать лишь несколько слов: «Да, я изменил моему господину, да, я обесчестил его!»

По мере того как Марчелло писал, герцог читал написанное. Когда Марчелло кончил, герцог бросился на него и нанес ему три удара кинжалом, отнявшие у него жизнь. Диана Бранкаччо стояла тут же, в трех шагах, полумертвая от страха, и, должно быть, жестоко раскаивалась в том, что сделала.

— Женщина, недостойная своего благородного происхождения! — вскричал герцог. — Единственная причина моего позора! Ты способствовала ему, чтобы иметь возможность предаваться своим непристойным наслаждениям! Я должен вознаградить тебя за все твои предательства!

С этими словами он схватил ее за волосы и перерезал ей ножом горло. Кровь хлынула ручьем, и несчастная упала мертвой.

Герцог приказал бросить оба трупа в яму для нечистот, находившуюся рядом с тюрьмой.

Молодой кардинал Альфонсо Караффа, сын маркиза ди Монтебелло, единственный член семьи, которого Павел IV оставил при себе, счел долгом рассказать ему об этом происшествии. Папа ответил лишь следующими словами:

— А что же сделали с герцогиней?

Все в Риме считали, что эти слова должны были повлечь за собой смерть несчастной женщины. Однако герцог не мог решиться на эту страшную казнь, быть может, потому, что герцогиня была беременна, а быть может, по причине глубокой нежности, которую он питал к ней когда-то.

Через три месяца после великого подвига добродетели, который совершил папа Павел IV, расставшись со своей семьей, он заболел, а еще через три месяца скончался; это случилось 18 августа 1559 года.

Кардинал Карло Караффа посылал герцогу ди Паллиано письмо за письмом, без конца повторяя ему, что честь их требует смерти герцогини. Теперь, после смерти дяди, не зная, как посмотрит на дело новый папа, которого должны были избрать, он хотел, чтобы все было окончено в самый короткий срок.

Герцог, человек простой, добрый и гораздо менее щепетильный в вопросах чести, нежели кардинал, не мог решиться на ужасный поступок, которого от него требовали. Он говорил себе, что сам много раз изменял герцогине, нимало не пытаясь скрывать от нее свои измены, и что, быть может, именно эти измены могли побудить к мести столь самолюбивую женщину. Перед тем как войти в конклав, кардинал, прослушав мессу и причастившись святых тайн, еще раз написал герцогу, что он не в силах терпеть дольше эти постоянные отсрочки. Если герцог не решится наконец на то, чего требует честь их дома, заявил он, он перестанет заботиться о его делах и не будет больше защищать его интересы ни в конклаве, ни перед новым папой. Однако причина, побудившая герцога принять окончательное решение, не имела ничего общего с вопросами чести. Несмотря на строгий надзор, герцогиня, как говорят, нашла способ сообщить Марк'Антонио Колонне, смертельному врагу герцога, отнявшего у него герцогство Паллиано, что если Марк'Антонио найдет средство спасти ей жизнь и освободить ее, она со своей стороны поможет ему овладеть крепостью Паллиано, комендантом которой состоит преданный ей человек.

28 августа 1559 года герцог послал в Галлезе два отряда солдат. 30-го дон Леонардо дель Кардине, родственник герцога, и дон Ферранте, граф д'Алиффе, брат герцогини, прибыли в Галлезе и вошли в покои герцогини, чтобы лишить ее жизни. Они объявили ей, что она должна умереть. Она приняла это известие, нисколько не изменившись в лице, но пожелала сначала исповедаться и прослушать мессу. Затем, когда эти два синьора приблизились к ней, она заметила, что между ними не было полного единодушия. Она спросила, есть ли у них приказ герцога, ее мужа, на то, чтобы предать ее смерти.

— Да, синьора, — ответил дон Леонардо.

Герцогиня пожелала видеть этот приказ. Дон Ферранте показал его ей.

(В отчетах о процессе герцога ди Паллиано я нашел свидетельские показания монахов, присутствовавших при этом ужасном событии. Показания эти гораздо точнее показаний других свидетелей. Мне кажется, причина в том, что монахи говорили перед судом без страха, тогда как остальные свидетели в большей или меньшей степени являлись сообщниками своего господина.)