Из-за своего интереса к испанскому искусству этой эпохи Энтони много раз осматривал статую, и она всегда вызывала в нем отвращение. Он не отрицал художественные достоинства скульптуры, но поза персонажа, его роскошное одеяние и особенно шевелюра из натуральных волос придавали ему вид бабника и мошенника. Может, именно в этом и дело, подумал тогда Энтони - то, что внушает веру, всегда вульгарно: воплощение божественности в наглеце из кварталов бедноты.

Учась в Кембридже, он слышал от эксперта в этой области, что католицизм контрреформации был восстанием христианства южан, живущих чувствами, против христианства северян, действующих по воле разума. В Испании укоренилось христианство прекрасных девственниц с черными глазами и алыми губами, приоткрытыми с выражением плотского экстаза. Христос этих верующих был Христом из Евангелия, человеком средиземноморского типа, который пил, ел, болтал с друзьями и заводил интрижки с женщинами, а умер, испытывая физические мучения, чьи идеи вели от хорошего к плохому, от удовольствия к боли, от жизни к смерти, без тени метафизических сомнений и неоднозначных суждений. Это была религия ярких красок и запахов, роскошных одежд, паломников, вина, цветов и песен.

В то время Энтони, атеисту по характеру и убеждению, позитивисту по образованию и человеку, с подозрением относящемуся к малейшему проявлению мистики или магии, это объяснение показалось удовлетворительным, но не относящимся к делу.

Погруженный в свои размышления, он вздрогнул от неожиданности, когда его предплечья мягко коснулась затянутая в перчатку рука: на какой-то миг он даже подумал, что его разыскала полиция. Но это была вовсе не полиция, а женщина в траурном платье, с лицом, закрытым густой кружевной вуалью. В руке она сжимала черные четки. Еще до того, как она заговорила, Энтони узнал Пакиту.

- Вы меня напугали, - прошептал он. - Здесь вас никто не узнает.

- О том и речь, - ответила Пакита с ноткой насмешки в голосе. - А у вас нервы на пределе.

- Не то слово, - сказал англичанин.

- Встаньте на колени, и мы сможем держать головы ближе, - предложила она.

Сгорбившись на скамье, почти уткнувшись лбом в перила, они напоминали двух благочестивых прихожан, горячо молящихся Богородице. Ощущая совсем рядом тело девушки, Энтони поведал маркизе о недавних приключениях в Главном управлении госбезопасности. Пакита слушала молча, со значением и спокойно кивая головой.

- В полиции я солгал без особой причины, - завершил свой рассказ англичанин, - просто повинуясь внезапному порыву, нарушил закон. Скажите мне, что я не ошибся.

- Да, вы поступили верно, - откликнулась она через некоторое время, - и я вам благодарна. А сейчас, - добавила Пакита с намеренной медлительностью, словно не могла подобрать нужные слова, - сейчас я прошу вас об одном большом одолжении.

- Скажите, что от меня требуется, и, если это в моих силах...

- Это в ваших силах, - сказала она. - Но потребует от вас больших жертв. Я говорю о том самом предмете, который мы вам вчера показали...

- Вы имеете в виду Веласкеса?

- Да, ту самую картину. Вы точно уверены в ее подлинности?

- Да, разумеется, необходима тщательная экспертиза... но я готов дать руку на отсечение...

- А если я вам скажу, что это подделка? - перебила девушка.

Англичанин едва сдержался от крика.

- Как это подделка? - воскликнул он, чуть не подпрыгнув. - Вы так считаете?

Ответ девушки был хотя и эмоциональным, но не без следа прежней насмешливости.

- Нет. Я тоже уверена, что картина - подлинная. Это я к тому говорю, что, если вас об этом спросят, вы всем скажете, что это подделка; я вас об этом очень прошу.

Энтони не знал, что и сказать, а она продолжала уже серьезно:

- Мне понятны ваша растерянность и протест. Но я же вам сказала, что с вашей стороны это потребует огромных жертв. Не судите меня строго; поверьте, у меня есть серьезные причины уповать на это. Разумеется, вы захотите узнать эти причины, и в свое время я непременно их вам изложу. Но пока я не могу этого сделать. Так что вам придется поверить мне на слово. Разумеется, я не могу вас ни к чему принуждать. Но умоляю вас об этом и клянусь перед лицом всемогущего Господа, в чьей обители мы находимся, что моя благодарность будет безгранична, и что я сделаю всё, чтобы вознаградить ваше великодушие. Знайте, Энтони Уайтлендс, нет ничего на свете, чего я не готова была бы сделать, чтобы вознаградить вас за эту жертву. Вчера, в саду я вам сказала, что моя жизнь в ваших руках. Сегодня я снова это повторяю с удвоенной верой. Только ничего не говорите: просто послушайте меня. Вот что вам нужно сделать: прийти сегодня вечером к нам домой и сказать отцу, что сегодня утром по какой-то причине не смогли с ним встретиться. Только не говорите ему, что встречались со мной. И не рассказывайте о вашем визите в Управление госбезопасности, и тем более - о том, что узнали про Хосе-Антонио. Просто скажите, что наш Веласкес - подделка, которая ровным счетом ничего не стоит. И постарайтесь быть как можно более убедительным: мой отец, возможно, доверчив, но отнюдь не дурак. Однако он доверяет вам и как человеку, и как эксперту, и, если вы заявите об этом с должной долей уверенности, то он вам поверит. А теперь простите меня, но я должна идти. Никто не знает, что я сюда приходила, и я не хочу, чтобы дома заметили мое отсутствие. А вы побудьте здесь еще какое-то время. Здесь слишком много людей, кто-нибудь может вас узнать, а нас никак не должны видеть вместе. И если мы встретимся у нас дома сегодня вечером - а я не сомневаюсь, что так оно и случится - ведите себя так, словно мы не виделись со вчерашнего дня. И помните: моя жизнь - в ваших руках.

Она окропила себя святой водой, поцеловала четки, спрятала их в карман, затем расправила плечи и удалилась летящей походкой, оставив Энтони в полной растерянности.

Ошеломленный и с таким же скорбным выражением лица, как у Христа, главенствующего в этом святилище, Энтони Уайтлендс спотыкаясь вышел на улицу, наткнувшись на непрекращающийся поток прихожан. Снаружи бушевала метель, и когда он сошел с паперти, его поглотил водоворот крупных снежинок, белый поток которых, казалось погрузил остальной мир в непроницаемую мглу. Это природное явление напомнило ему собственное душевное состояние, похожее на грозную битву. Лишь только он пытался смириться с обескураживающей просьбой Пакиты, как тут же восставал против этого жестокого диктата. Конечно, смелость, с которой она молчаливо, но решительно сделала это предложение, подогревала его желания, но цена казалась ему чрезмерной. Неужели он откажется от мирового признания именно тогда, когда оно находится на расстоянии вытянутой руки? И вдобавок, она не дала никакого объяснения, апеллируя только к его слабости! Невозможно!

Холод и снег прояснили мысли, по меньшей мере, он понял, что не стоит идти под снегом, разговаривая с самим собой, как безумец. Еще не придя в себя, он вошел в ближайшую таверну, сел на табурет и попросил стакан вина, чтобы согреться. Хозяин таверны поинтересовался, не желает ли он чего поесть.

- Свекровь приготовила потроха... как бы это сказать? Между нами говоря, хвалить эту ведьму особо не за что, но готовит она... просто как бог! Потроха выходят такими, что мертвого воскресят, а вы, уж не обижайтесь, выглядите так, как будто только что видели покойника.

- Я просто сбился с пути, - сказал Энтони, обрадовавшись, что болтовня с владельцем таверны отвлекла его от тревог. Поглядим на эти потроха. И принесите порцию хамона, кальмаров по-римски и еще стаканчик вина.

Пообедав, он почувствовал себя лучше. Он так и не принял никакого решения, но сомнения прекратили его мучить. Буря ослабевала, ветер стихал, а улицы покрылись снегом, который хрустел под неуверенными шагами англичанина. Он вернулся в погруженную в тишину гостиницу, поднялся в номер, снял пальто и ботинки, рухнул на кровать и провалился в глубокий сон.