Несмотря на поздний час и плохую погоду, в Центре бурлила жизнь и было полно народу, в большинстве своем безбородых юнцов. Некоторые из них были одеты в синюю хлопчатобумажную рубашку с красной эмблемой. Эта же эмблема, выглядевшая как ярмо со скрещенными стрелами, была изображена в центре черно-красного полосатого флага, висевшего на стене. Несмотря на занятость, при виде входящего Хосе-Антонио все бросили свои дела, встали по стойке смирно, щелкнули каблуками и вскинули руки.

Уважительное и преданное отношение к своему лидеру впечатлило англичанина; хоть и устойчивый к бурным проявлениям чувств, он не мог устоять против этой атмосферы, заряженной неистовой энергией. Он взглянул на своего спутника и увидел, что, перешагнув порог Центра, тот преобразился. Улыбчивый аристократ, учтивый и немного застенчивый, каким он знал его в доме герцогов, превратился в решительного, уверенно двигающегося человека с энергичным голосом. С прямой спиной, сверкающими глазами и раскрасневшимися щеками, Хосе-Антонио отдавал приказы с властностью человека, которому знакомо лишь слепое подчинение.

Рассматривая его, Энтони вспомнил образы Муссолини, которые видел в кинохронике, и задался вопросом, сколько во всём этом было подражания, а сколько притворства; еще его мучил вопрос, видела ли Пакита его таким или знала лишь его домашнюю сторону. Возможно, подумал Энтони, это меня он хочет впечатлить, а не ее. Если он опасается соперничества со мной, это лучший способ отговорить меня от этого.

Но эти размышления не отвлекли его от собственного положения. Было опрометчиво и безответственно в одиночку приходить в то место, где царила первобытная жажда насилия, к которому к тому же к нему в любую минуту могло прибавиться идентичное насилие с улицы. Он осторожно встал рядом с Хосе-Антонио, чье расположение было его единственной защитой, и пытался понять, кто его окружает - идеалисты или преступники.

К ним приблизился крепкий мужчина среднего роста с выпуклым лбом и обратился к Хосе-Антонио, намереваясь сказать что-то важное, но заметил присутствие чужака и замолк, нахмурившись.

- Он со мной, - сказал Хосе-Антонио, заметив замешательство товарища. - Это англичанин.

- Надо же, - сказал язвительно тот, пожимая ему руку, - Мозли [14] прислал нам подкрепление.

- Сеньор Уайтлендс не имеет никакого отношения к политике, - объяснил Хосе-Антонио. - Вообще-то, он большой эксперт по испанской живописи. Что ты мне хотел сказать, Раймундо?

- Недавно звонил Санчо из Севильи. Ничего срочного, позже расскажу.

Хосе-Антонио обернулся к Энтони и сказал:

- Санчо Давила - руководитель Фаланги в Севилье. Всегда важно поддерживать связь между центрами, а сейчас более чем когда-либо. Этот товарищ - Раймундо Фернандес Куэста, адвокат, мой друг и соратник с давних времен. Товарищ Раймундо Фернандес Куэста является членом-основателем Испанской Фаланги, и в настоящий момент ее генеральным секретарем. Вон тот, похожий на меня, но с усами, мой брат Мигель. А этот, рядом с ним, настоящий зверь. Здесь располагается Университетский союз, отдел журналистики и пропаганды и милиция.

- Очень интересно, - сказал Энтони, - и я благодарен вам за доверие, оказанное мне приглашением сюда.

- Ничего подобного, - возразил Хосе-Антонио, - к счастью или несчастью, но известность освободила нас от необходимости держать в секрете как личности наших товарищей, так и нашу деятельность. Даже наши намерения. Полиция знает нас всех, и нет сомнений, что в наши ряды просочился какой-нибудь соглядатай. Было бы наивно думать иначе. Если вы мне позволите, я решу несколько вопросов, а затем мы пойдем ужинать. Я готов умереть за родину, но не от голода.

Некоторые из членов Фаланги приближались, чтобы посовещаться с Вождем. Хосе-Антонио представлял их, а англичанин тщетно пытался удержать в памяти имя каждого. Хотя все говорили краткими фразами, подражая решительной и четкой речи военных, их произношение, словарный запас и манеры выдавали происхождение из высших социальных кругов и значительный уровень образованности.

Тем, кто занимал ответственные должности, было около тридцати, как Хосе-Антонио; все остальные же были очень молодыми, возможно, студентами. Поэтому первоначальная нервозность англичанина уступила место определенному чувству комфорта, подпитываемому проявлениями симпатии, которую со всех сторон ему выказывали. Возможно, они считали его сторонником своей идеологии, и раз уж сам Вождь его пригласил, и Энтони, понимая свое положение, не чувствовал нужды возражать. Если его спрашивали о Британском союзе фашистов, он ограничивался словами, что не имел случая лично познакомиться с Освальдом Мозли, и бормотал что-то расплывчатое, выглядевшее убедительным благодаря его положению иностранца.

Через некоторое время Хосе-Антонио, не теряя сердечного и дружелюбного расположения духа, но уже ощутимо проявляя нетерпение, сухо прервал череду разговоров, призвал всех не бросать работу и не терять веру в общее дело, осуществление которого неминуемо, и, взяв Энтони под руку, сказал:

- Лучше пойдем, а то никогда не уйдем отсюда.

Повысив голос, он спросил своего брата, не хочет ли тот с ними поужинать. Мигель Примо де Ривера извинился, сославшись на незаконченные дела. Энтони подумал, что, возможно, сознательно или подсознательно, тот сторонился появляться на людях в компании старшего брата, чтобы подавляющая личность первенца, более красивого и блистательного, не оставляла его в тени. Было вполне естественно, что Мигель преклонялся перед Хосе-Антонио, но при этом не хотел давать повода для сравнений, которые были бы не в его пользу.

Предложение было адресовано Мигелю, но поведение Хосе-Антонио предполагало приглашение любого из присутствующих, так что к группе присоединился Раймундо Фернандес Куэста и еще один худощавый замкнутый человек, круглые очки с толстыми стеклами лишали его внешность всякой мужественности. Рафаэль Санчес Масас был скорее интеллектуалом, чем человеком действия, несмотря на то, что являлся, как объяснил англичанину Хосе-Антонио, пока они выходили, одним из основателей Испанской Фаланги и членом ее совета. Именно он придумал девиз, который теперь повторяли все: "Вставай, Испания!". У Энтони он сразу вызвал симпатию.

Все четверо и два телохранителя втиснулись в желтый "Шевроле" Хосе-Антонио и поехали в баскийский ресторан под названием "Амая", находящийся на улице Сан-Херонимо. При входе официант поприветствовал их, вскинув руку.

- Не обращай на него внимания, - засмеялся Хосе-Антонио, с легкостью перейдя на "ты", - если бы вошел сам Ларго Кабальеро [15], он бы и его поприветствовал поднятым кулаком. Здесь хорошо кормят, и это главное.

Им подали обильный и сытный ужин и немерено вина. Хосе-Антонио ел с аппетитом, и через некоторое все оживились, включая Энтони, который вздохнул с облегчением, оказавшись на нейтральной территории. Он уже не считал себя обязанным скрывать собственные взгляды. Кроме того, Хосе-Антонио беспрестанно выказывал ему свое расположение, а остальные следовали его примеру, если не сердечно, то с уважением. Уплетая яичницу с перцем, Вождь сказал:

- Надеюсь, Энтони, что вернувшись в Лондон, ты расскажешь обо всём, что видел и слышал, в точности и объективно. Я знаю, что о нас распускают много слухов, и многие судят о нас пристрастно, а не справедливо. Чаще всего те, кто передает эти ложные слухи, действуют не из злого умысла. Испанское правительство не жалеет усилий, чтобы заставить нас замолчать. Таким образом, людям становится известна его точка зрения, а не наша. Наши публикации подвергаются цензуре и конфискуются, а если мы просим разрешения собрать митинг, нам всегда отказывают. Потом, учитывая демократические убеждения, которые говорят о том, что нельзя лишать нас конституционных прав, в последнюю минуту нам дают разрешения, чтобы не мы не имели времени ни организовать митинг как следует, ни объявить о нем. Но всё равно собирается масса народа, и митинг проходит с успехом, а на следующий день пресса печатает лишь короткую заметку, где смешивается отрицательное мнение о нем редакции и четыре искаженные фразы ораторов. Если случается драка, как это часто бывает, они сообщают об уроне, причиненном другой стороне, а не нам, и неизменно обвиняют в произошедшем нас, словно мы единственные провоцируем насилие, хотя мы - главные жертвы.