«Что с вами?» — спросил Гофман.

Фонограмма включилась. Я снова мог слышать и говорить. А если сидевшие за столом совсем не те, с кем я разговаривал за нарисованной дверью? Если вместе с обоями изменились и их имена, склонности и профессии? Спрашивал меня Гофман, с него я и начал проверку.

«Пустяки, — говорю, — спазма. Все в порядке… доктор».

А сам думаю: сейчас удивится и скажет: «С ума сошли, какой же я доктор?» Молчу, жду. А он лениво, ничуть не удивившись, вынимает из кармана свою машинку и говорит: «Сейчас посмотрим, какая это спазма. Дайте руку».

Значит, думаю, не ошибся: это Гофман и профессия у него та же. Очевидно, и у Роберта: сваленные в углу холсты и подрамники подтверждают. Только картин на стенах поменьше.

А Гофман приложил свой аппарат к моему запястью, потом к груди, сначала справа, затем слева, и, явно недоумевая, произнес:

«Вы, оказывается, феномен, дружище. Сердце-то у вас не справа, а слева».

Я ответил, что это и соответствует норме, на что последовал общий хохот и саркастическое замечание Гофмана о моей, мягко говоря, склонности к шуткам. Я замолчал, сразу поняв, что я все-таки ненормален в этом чертовски нормальном мире, где правое стало левым, а левое правым. Как отражение в зеркале. Только отражение это я сам, а мой зеркальный оригинал находится в аналогичной ситуации: ему приходится объясняться с теми же людьми, за тем же столом, на том же месте. Мы просто поменялись местами в двух схожих до мелочей существованиях. В одном и том же пространстве, но по разные стороны зеркала. Даже время у нас течет одинаково.

«Сколько на ваших?» — спрашиваю.

«Четверть девятого».

Сходится до минуты. А разве могло быть иначе? Две киноленты событий, растянутые во времени, повторяются в каждом кадре. Одновременно мы встали из-за стола, одновременно открыли дверь, одновременно прошли сквозь черное «ничто» — нуль-проход или как там его еще называют. В этой логической цепи не хватало еще одного звена.

Я медленно поднялся со стула.

Он, вероятно, тоже встал, встречая удивленные взгляды товарищей.

«Опять в антимир?»

«Почему в анти? В свой мир».

Он, наверное, тоже сказал это, тоже неторопливо шагнул к стене, погладил шершавую поверхность обоев, толкнул дверь и нырнул в пустоту.

Тут же по-детски зажмурил глаза и услышал сердитую реплику Роберта:

«Что ты мечешься взад-вперед? Не хочешь играть, так и скажи».

Сказка кончилась. Волшебная страна Зазеркалья осталась за стеной, оклеенной ядовито-зелеными обоями. Алиса вернулась к себе, закрыв за собой чудесную дверь.

А может, двери и не было? Может быть, все это промелькнуло в моем воображении и растаяло, как дымок от сигареты? Впрочем, и это можно проверить. Если миры-зеркала действительно идентичны, то нетрудно догадаться, о чем говорил мой «анти-я» несколько минут назад.

«Так где же у меня сердце? — говорю. — Слева или справа?»

Олег выразительно покрутил пальцем у виска:

«Опять о том же. Надоело».

Я исподлобья оглядел комнату и насторожился. Что-то в ней изменилось за эти минуты. Словно поубавилось холстов в углу, возник мольберт с неоконченным пейзажем, да и зеленые обои выцвели. Я взглянул на дверь, на загадочную «калитку в стене» и почувствовал, что у меня отваливается челюсть. Дверь была не расписана, «под дерево» с глазками сучков на филенках, а только прочерчена углем по зеленым обоям.

«Роберт, — сказал я, бросая карты, — разве ты не раскрашивал этой двери?»

«Все собираюсь, — усмехнулся он, — да времени не хватает».

«Трех месяцев?» — спрашиваю не без насмешки.

А он отвечает:

«Каких месяцев? Всего неделю назад снял эту хату».

Я ровным счетом ничего не понимал. Разыгрывают они меня или… или это еще одно Зазеркалье с теми же персонажами. Я вспомнил нехитрый фокус, который не раз проделывал в детстве. Поставьте два зеркала друг против друга, и они повторятся в каждом десятки раз. Если смотреть долго, десятки превратятся в сотни, в сверкающий коридор отражений, в которых, может быть, не все и похоже. По крайней мере уставший глаз чего-то недосчитается, что-то пропустит. Не случилось ли это в действительности?

Решил проверить. Спрашиваю Олега!

«Ты ведь в основе физик?»

«Почему в основе?»

«Не придирайся к словам, — говорю. — Есть гипотеза о зеркальной симметрии законов природы?»

«Допустим. Законы не изменяются, если вместо себя самого возьмем свое зеркальное отражение. А почему это тебя интересует? Ты же социолог».

А я, не ответив, снова спросил:

«Если какое-нибудь явление происходит в нашем мире, можно теоретически допустить его отражение в зеркале как самостоятельно существующее?»

Олег снисходительно улыбнулся:

«Опусти в театре зеркальный занавес и получишь два зрительных зала, причем каждый будет рассматривать другой, как свое отражение».

«А несколько зеркал — несколько отражений?»

«Сколько угодно. Под любыми углами, даже закрученные и асимметричные. Переход от одного к другому, если придумаешь, можешь назвать комбинированной инверсией».

«Кончайте ярмарку, — оборвал нас Роберт, — а фантаст пусть прогуляется к своим антимирянкам. Сдавай, Гофман».

Я медленно-медленно пошел к заветной двери на грязных обоях. Что открывает ее? Вера в Необычайное? Смешное желание творить чудеса? Гипноз или телепатия? Может быть, ее механизм настроен на биополе, идентичное моему? А может быть, я просто болен и нуждаюсь в помощи окулиста или психиатра? Не знаю и не берусь судить.

С такими мыслями я шел, зная, что иду по следам своего предшественника. Он прошел за Алисой всю страну чудес, а я только в начале пути. Сколько миров-зеркал мне еще придется пройти, прежде чем я найду свой единственный и неповторимый, каким бы сходством ни поражали меня встречные Зазеркалья? Иду и думаю: в конце концов ведь он нашел свое, значит, найду и я.

Открыл снова скрипнувшую на несуществующих петлях никогда не существовавшую дверь, шагнул в темь, и оказалось, что стою на коленях у стеклянного ящика на Гедоне.

— Значит, «ступень» сработала. Маг стал сиргом, — сказал Капитан.

— Кто кем — не знаю. Но одно ясно: они овладели полностью механизмом материализации воспоминаний и воображения. Реальность удивительная. До мелочей.