Заглянув в себя, как в «темную бездну», он почувствует себя страшно несчастным и в ужасе отшатнется: именно из любви к себе и своему счастью он спешно отвернется от себя и позволит занимать себя кому угодно и чем угодно, лишь бы снова не заглядывать в себя. Угодливая толпа придворных охотно предлагает ему свои услуги, да и сам он с утра до ночи, как и все его подданные, занимает себя важными и неважными делами, хлопотами, упражнениями и т. д. Как только ему угрожают свободное время и одиночество, тотчас подыщут ему какое-нибудь развлечение: танцы, охоту, игру на музыкальных инструментах и т. п.

Развлечения имеют огромную власть над человеком, который не хочет обременять себя рефлексией о самом себе. Ему вовсе не надо знать себя: он довольствуется тем образом, который создали о нем другие. Он значительно более доволен этим «воображаемым существом», чем самим собой. Он привыкает любить его, наглухо забывая о себе. Так всеобщее лицемерие пронизывает человеческие отношения. Все усилия людей направлены на то, чтобы не выключаться из круговорота этой суетной жизни. Помимо основного рода деятельности, над выбором которого люди обычно всерьез не размышляют, а действуют часто по традиции или по инерции, они заботятся о том, чтобы, говоря словами Сенеки, «забавно провести день или убить скуку во время досуга». Но одни и те же развлечения и удовольствия надоедают, человек гонится за другими, и так всю свою жизнь, пока недуги и болезни не выбьют его из привычной колеи. Вот тогда-то, внутренне опустошенный и не знающий, что с собою делать наедине, существующий в тягость себе и близким людям, он поистине несчастен. Как будто бы он обретает покой, к которому стремился в своей прежней суетной и утомительной жизни. Но на самом-то деле, говорит Паскаль, он искал не покоя, а беспокойства, забот и деятельности: «Все любят больше охоту, чем добычу» (14, 517, фр. 136).

В этой суетной и «зачумленной» жизни люди не знают «прелести уединения», когда можно задуматься о смысле жизни, отдать себе отчет в своих поступках. Некогда серьезно думать и даже серьезно чувствовать. Совсем недавно один человек, приводит пример Паскаль, потерял своего единственного сына, но скорбь его непродолжительна: он не отказывает себе в удовольствии поехать на охоту, на которой шесть часов кряду увлечен тем, как его собаки преследуют кабана. Забыв обо всем на свете, этот человек счастлив, пока он развлекается. И наоборот, как бы ни был счастлив человек, лишите его развлечений — он заскучает и почувствует себя несчастным. Но это означает, что суетные люди не знают ни подлинного горя, ни настоящих радостей. «Непостоянство, скука, беспокойство — вот условия человеческого бытия» (там же, 503, фр. 24).

Нерассудительность и легкомыслие людей, считает Паскаль, проявляются в большом и малом, но особенно в их неспособности извлечь поучительные уроки из своей суетной жизни. «Кто не видит суеты мира, тот суетен сам» (там же, 504, фр. 36). Все ищут счастья, но никто его не достигает в этой жизни, какие бы средства ни использовали для этого. Столь продолжительный и однообразный опыт должен бы давно убедить людей в том, что они совершенно неспособны достичь счастья и «высшего блага» своими собственными усилиями. Но ненасытная жажда счастья продолжает их мучить, и они легковерно устремляют свой взгляд в будущее в надежде хоть когда-нибудь «изловить» свое капризное счастье. Таким образом, делает вывод Паскаль, люди не живут, но лишь надеются жить, поскольку, пренебрегая настоящим, они вечно ожидают будущего. Их актуальная и действительная жизнь является лишь средством для жизни возможной, которая в конце концов оказывается иллюзорной. Предпочитая свое собственное благо, продолжительность счастья и своей жизни всему остальному в мире, в том числе и общественному благу, человек-эгоист приходит к трагическому финалу. Себялюбие само себя развенчивает, обнаруживая не только свою жестокость, но и глупость, или, как говорит Паскаль, нерассудительность, ибо не достигает того, к чему больше всего стремится.

Но Паскаль выступает против эгоистического счастья, когда его достигают, против эгоистического самоудовлетворения и равнодушия к страданиям других людей. Он считает справедливым жертвовать своей жизнью ради общественного блага, что и делают некоторые люди. Он вообще против застывания в состоянии самоудовлетворения перед лицом горестей мира. Не стыдно человеку предаваться печали, говорит он, ему стыдно изнемогать от удовольствий. «Не надо спать!» — взывает Паскаль как бы к совести всего человечества. Паскаль думает, заботится обо всех людях; он — убежденный коллективист, но христианский коллективист. Паскаль ищет всеобщую и единую «духовную пищу», которой можно было бы накормить всех людей. Но он не находит ее ни в земной жизни, ни в философии.

Поскольку собственными силами люди не могут достичь «высшего блага» как бесконечного счастья, постольку, по мнению Паскаля, они должны обратиться к благодати, данной им богом через Иисуса Христа. Стремление людей к бесконечному счастью может наполнить только бесконечный объект, каковым и является бог. С удручающим однообразием сводит Паскаль земные и реальные проблемы к иллюзорному их решению в боге. В образе богочеловека Иисуса Христа, любить которого и следовать которому должны люди во имя собственного бесконечного счастья, Паскаль увидел синтез двух идей: «счастья в нас» и «счастья вне нас», ибо, как бог, он бесконечно превосходит нас, а как человек, особенно в своих тяжких страданиях, подобен нам. Потому к богу в лице Иисуса Христа, считает Паскаль, приближаются без гордости и без отчаяния. В нем-то и заключено истинное «спасение» человека.

Религиозная мистификация Паскалем проблемы человеческого счастья не должна закрывать от нас ни важности поставленных им вопросов о смысле жизни человека, его нравственном достоинстве, социальных условиях его бытия, ни его подчас тонкого проникновения в душу человеческую. А религиозное их решение у Паскаля есть отражение реального бессилия раннебуржуазного общества обеспечить социальную базу для достойной жизни миллионов и миллионов обездоленных людей.

Существует мнение, что представления Паскаля о человеке проникнуты духом пессимизма, нигилизма и даже мизантропии. Так, Вольтер говорит, что замысел Паскаля состоял в том, «чтобы показать человека в отвратительном свете», что «он пишет против человеческой природы так, как он писал против иезуитов, что он красноречиво оскорбляет род человеческий». В итоге Вольтер считает Паскаля «утонченным мизантропом» (100, 28). Паскалевед М. М. Филиппов полагает, что «иногда суждения Паскаля о человеческом ничтожестве блещут горьким юмором, напоминающим юмор Шопенгауэра» (57, 75).

Но ни то, ни другое мнение нельзя считать справедливым. Конечно, Шопенгауэр многое заимствовал у Паскаля, особенно в своих «Афоризмах житейской мудрости», но мысли Паскаля повернуты у него совсем под другим углом зрения. Самое общее и главное различие между ними заключается в том, что Шопенгауэр — элитарист, а Паскаль — эгалитарист: первый ненавидит и презирает народ, который он называет «чернью», а второй сострадает народу, и для него нет «черни». Юмор Шопенгауэра проникнут не столько болью и горечью за людей (хотя этот мотив иногда встречается у него), сколько злорадством и недвусмысленной издевкой над ними. Ничего подобного нет у Паскаля, который хотя и много пишет о «ничтожестве» человека, но ни в коем случае не является певцом этого «ничтожества». Нет, он не издевается, но поистине страдает от несовершенства человека и сострадает «бедному человечеству» в его тяготах и нуждах. Во-первых, он подтверждает это всей своей жизнью, в которой реально и практически, не жалея личного состояния, любил помогать людям и всегда живо откликался на их нужды, являлись ли они для него «ближними» или «дальними». Какой контраст с Шопенгауэром, который в период революции 1848 г. в Германии проклинал бунтующий «сброд», осмелившийся подвергнуть угрозе «всякую собственность»!

Во-вторых, и теоретически Паскаль не одобрял ненависти, презрения или равнодушия к людям. Он решительно осуждает скептиков, которые, по его мнению, преувеличивают «ничтожество» человека и уподобляют его животному, которое ничего не может знать и живет одними инстинктами. Паскаль против всякой философии отчаяния, отнимающей у человека надежду на лучшее будущее. Если он и говорит о «ничтожестве» человека, то прежде всего с позиций его «величия» и достоинства. Не как враг, но как друг он указывает на недостатки людей, для того чтобы они стремились к лучшему и бесконечно совершенствовались, т. е. чтобы они были достойными своего «человеческого образа». Реального, несовершенного человека Паскаль жалеет, сострадает ему, утешает его. Поэтому можно говорить о гуманизме Паскаля в противовес элитаристскому антигуманизму Шопенгауэра.