все в порядке, кто-нибудь из своих потревожил лесную сплетницу: Подшивалов — опытный партизан, с первых дней войны в лесу и изучил повадки птиц.

Спать Эльзе больше не хочется, но и вставать особого желания нет: девушка лежит, припоминая детали предстоящего задания, прислушиваясь к таинственным лесным шорохам. Лес она любит с детства. Правда, в Воронежской области, где она родилась, леса не такие — их можно было исходить вдоль и поперек, и вековых сосен да елей видеть ей не доводилось, но все равно лес для нее был сказкой, миром волнений, загадок, открытий. Она любила лазать по деревьям, и лазала не хуже мальчишек, [18] потому наверное и дружила с ними, знала почти все гнезда даже гнездо с прожорливым кукушонком, которого вскармливали небольшие желтогрудые птахи... Разве думала она тогда, что лес станет для нее родным домом? Вот уж четвертый месяц он спасает ее от зноя и холода, от дождя и вражеских пуль. Сколько за эти четыре месяца было устроено вылазок, засад, сколько уничтожено врагов! Но они все еще здесь, на нашей земле, эти проклятые фашисты в мышиного цвета мундирах, и неизвестно, сколько еще предстоит прожить в лесу...

Сегодня у Эльзы, вернее, у группы, в которую она входит, очередное задание: встретить самолет, прибывающий с Большой земли с оружием, боеприпасами, продовольствием и отправить с ним в тыл тяжелораненых.

Мысль о самолете чудодейственным бальзамом согревает сердце и наполняет грудь радостью, и она не может больше думать ни о чем другом, кроме того высокого сильного сержанта, одной рукой взявшего у нее тяжелый рюкзак. Она расстегивает воротник и встает. Делает несколько наклонов вперед, влево, вправо; закончив разминку, идет к куче сложенных вещмешков. Находит свой, достает фляжку с водой, полотенце. Правда, лучше было бы найти родничок или озерцо, но слишком много дел, чтобы тратить время на поиски. Некогда даже вскипятить чай, а с каким бы удовольствием она хлебнула хотя бы незаваренного кипятку. Но некогда и нельзя: командир строго запретил разводить костры до поры до времени, чтобы не привлечь внимания фашистов. И Эльза, хлебнув натощак холодной водички, аппетитно захрустела сухарем.

— Проснулась? — раздается негромкий голос командира группы Бавина, появившегося из-за деревьев. Так вот кто вспугнул трещотку-сороку.

— Холод поднял, — отвечает Эльза. — Да и пора осмотреться, что тут к чему.

— Площадка, по-моему, очень подходящая. Целое поле. Здесь раньше хлеб сеяли...

Эльза выходит на опушку. Солнце слепит глаза, и она опускает взгляд и от восторга

вскрикивает — прямо перед ней пенек со всех сторон утыкан желтовато-серыми с коричневыми пятнышками шляпками опятами. Она наклоняется и срывает несколько штук. Грибной запах ударяет в нос, пьянит, и ей чудится большая, закопченная на костре сковородка, доверху наполненная жареной картошкой с грибами. Но костры жечь запрещено, и приходится отогнать [19] видение. Эльза распрямляется, делает несколько шагов, стараясь заняться своими мыслями, но лес будто дразнит ее, выставляет напоказ, коричневоголовые боровики и подберезовики, оранжевые подосиновики, охряные маслята и рыжики.

Эльза не раз слышала как полным-полны белорусские леса грибами, и около базы вместе с другими девушками собирала их, но такую щедрость природы видела впервые. Давно не ступала, видно, здесь нога человека, коль все стоит в диком, первозданном виде. Неплохо было бы нарезать грибов да насушить над костром к зиме...

Бавин заметил: сквозь бурьян и траву кое-где просматривалась прошлогодняя стерня, неровная — то высокая, то низкая: косили чем попало и как попало. И все же косили. А в этом году поле заброшено: нечем сеять, да и некому.

Эльза спускается в самую низину: поляна представляет собой длинную элипсовидную площадку около полутора километров длиной и метров пятьсот шириной с заметным наклоном к лесу, где они остановились. «Под гору самолет быстрее наберет необходимую для отрыва скорость», — вспоминаются слова высокого с добрыми глазами сержанта, спокойного и чем-то очень милого, располагающего к откровенности, к доверию. Перед вылетом Эльзу предупреждали, чтобы ни с кем на аэродроме в разговор не вступала. Она нарушила этот запрет и до сих пор не может понять, что толкнуло ее на это. И раньше ей приходилось встречаться с симпатичными мужчинами, оказывающими внимание и желающими добиться взаимности, но ни один из них не взволновал ее так, как сержант. Чем околдовал он ее?.. Лицо самое простое, фигура далеко не спортивная, походка вразвалочку, а вот что-то в нем есть такое притягательное. Вот и не сдержалась она, первая заговорила... и когда приземлилась темной ночью здесь, в Белоруссии, ответила ему красной и зеленой ракетами.

С той ночи, вернее с того вечера, думает она все время о сержанте. Он даже снится ей, является в воображении в минуты радости и грусти — высокий, сильный, спокойноуверенный в своих поступках. Таким он ей, по крайней мере, представлялся. А когда вчера сообщили, что к ним с Большой земли прилетит самолет, на душе у Эльзы стало и того беспокойнее: все кажется, будто прилетит к ним он, ее знакомый сержант. Разумом она понимала — такое невозможно: сержант летает на бомбардировщике, [20] ожидается транспортный самолет. Но сердце не подчинялось рассудку.

Вот и выбранная для посадки самолета площадка. Она ровная с твердым грунтом, поросшим сурепкой, лебедой, васильками — извечными спутниками колосовых, — вымазавшими чуть ли не в рост человека. Посадке они не помешают, а вот взлетать будет сложнее. Эльза останавливается еще раз окидывает площадку взглядом, прикидывает: «Взлетит, под гору... А костры разложим вот здесь...»

Эльза первой улавливает гул самолета и сразу определяет — наш, Ли-2. Тормошит прикорнувшего у сложенного в кучу хвороста командира, намаявшегося за эти сутки более всех: он за все в ответе — за скрытность перехода, доставку тяжелораненых, обеспечение благополучной посадки самолета, и за многое другое. Потому и отдыхал он меньше остальных. Вот только с наступлением темноты, когда хворост уложили в кучи и все приготовили к встрече самолета, он прилег и мгновенно уснул.

Бавин поднимается без промедления — военная жизнь приучила его всегда быть начеку и во сне помнить задачу, — прислушивается. В слабом свете зависшего у самой кромки леса лунного серпа видно его сосредоточенное лицо.

— Наш, — уверенно подтверждает он, смотрит на часы и командует: — Зажечь костры!

Ли-2 делает круг, и Эльза испытывает такое неудержимое желание послать красную и зеленую ракеты, что достает из-за пазухи ракетницу. Бавин замечает это.

— Пока нет необходимости, — предостерегает он.

И Эльза приходит в себя, прячет ракетницу. Конечно же нет никакой необходимости...

Самолет делает заход и почти у самой земли включает фары. Садится точно на траверсе костров. Бавин, Эльза, Подшивалов и еще четверо партизан, непосредственно занимающихся посадкой, бегут к нему. Ли-2 разворачивается и ослепляет светом фар приближающихся. Эльза прикрывает глаза рукой. Самолет сбавляет обороты, но летчики моторы не выключают, чтобы в случае крайней необходимости иметь возможность немедленно взлететь. Отрывается дверь. Эльза видит в проеме человека и кричит изо всех сил пароль. Спускается лестница и ей протягивают руку. Она одним махом взбирается в салон и с замершим [21] сердцем идет по узкому проходу между ящиков и тюков к кабине летчиков. А ноги становятся пудовыми их трудно оторвать от пола и вот-вот подломятся — так бывает только во сне... Навстречу ей выходит высокий мужчина в меховой летной куртке, в шлемофоне. Лицо не видно, но походка... Такая знакомая...

«Иван!» — с тревогой думает она. Но тут же бессильно опускает руки: нет, не он. Бледно-оранжевый блик от костра, пробивающийся сквозь иллюминатор, высвечивает немолодое лицо с широким приплюснутом носом, раздвоенным подбородком. Не он..

— Туда нельзя! — властно останавливает ее летчик. — Вы что хотите?

— Вы командир? — Эльза берет себя в руки и заставляет успокоиться.