Жермен говорил как во сне, не слыша сам, что он говорит. Маленькая Мари продолжала дрожать; но, так как сам он дрожал еще сильнее, он уже больше этого не замечал. Внезапно она обернулась; она была вся в слезах и смотрела на него с упреком. Бедный землепашец подумал, что это последний удар, и, не дожидаясь своего приговора, он встал, чтобы уйти. Но девушка остановила его, обняв его обеими руками и спрятав свою голову на его груди:

— Ах! Жермен, — сказала она ему, рыдая, — разве вы не догадались, что я вас люблю?

Жермен сошел бы с ума, но его сын, который его искал, влетел в хижину, скача верхом на палке вместе со своей маленькой сестрой, погонявшей ивовой веткой этого воображаемого скакуна, — и это привело его в себя. Он поднял его на руки и посадил на колени своей невесты.

— Вот смотри, — сказал он ей, — полюбив меня, ты сделала счастливым не только меня одного!

Тут оканчивается история женитьбы, как он сам мне рассказал ее, этот искусный земледелец! Я прошу у тебя извинения, друг-читатель, что не сумела тебе ее лучше перевести, так как нужен настоящий перевод для передачи старинного и наивного языка крестьян из тех мест, которые я воспеваю (как говорили раньше). Эти люди говорят чересчур по-французски для нас, а со времен Раблэ и Монтэня мы потеряли, благодаря движению вперед нашего языка, много старых богатств. Так, впрочем, бывает со всяким прогрессом, и нужно с этим примириться. Но большое удовольствие доставляет слушать эти живописные особенности языка, господствующие на старой почве в центре Франции, тем более, что это есть настоящее выражение насмешливо-спокойного и шутливо-говорливого характера людей, которые их употребляют. Турень сохранила еще некоторое количество этих драгоценных патриархальных выражений. Но Турень очень цивилизовалась со времен эпохи Возрождения. Она покрылась замками, дорогами, иностранцами и движением. Берри остался неподвижен, и я думаю, что после Бретани и еще нескольких провинций на крайнем юге Франции — это страна, наиболее сохранившаяся в наши дни. Некоторые обычаи ее столь странны и любопытны, что я надеюсь позабавить тебя еще на мгновение, дорогой читатель, если ты позволишь мне рассказать в подробностях деревенскую свадьбу, например свадьбу Жермена, на которой я имела удовольствие присутствовать несколько лет тому назад.

Увы, все проходит. С тех пор, как я существую, в идеях и обычаях моей деревни произошло больше перемен, чем их было за целые века до революции. Уже исчезла добрая половина тех кельтских, языческих и средневековых церемоний, которые были еще в полном ходу во времена моего детства. Еще может быть год или два, и железные дороги пройдут по нашим глубоким долинам, унося с быстротою молнии наши старинные традиции и чудесные легенды.

Это было зимой, около масляницы, в ту пору года, когда как раз считается приличным и удобным у нас справлять свадьбы. Летом на это нет времени, и работы на хуторе не могут терпеть и трех дней промедления, не говоря уже о дополнительных днях, предназначенных на более или менее усердное переваривание морального и физического опьянения, которое остается после празднества.

Я сидела под обширным сводом старинного кухонного очага, когда выстрелы из пистолета, завывания собак и пронзительные звуки волынки известили меня о приближении жениха и невесты. Вскоре старики Морис, Жермен и маленькая Мари, сопровождаемые Жаком и его женой, родственниками и крестными родителями с той и с другой стороны, вошли во двор.

Маленькая Мари не получила еще своих свадебных подарков, называемых здесь ливреями (livrées), и потому была одета во все самое лучшее из своих скромных уборов: платье из темного сукна, белая косынка с большими яркими разводами, инкарнатовый (красный) передник из ситца, бывший тогда в большой моде и пренебрегаемый теперь, чепец из очень белой кисеи, той счастливо сохранившейся формы, которая напоминает головной убор Анны Болейн и Агнесы Сорель. Она была свежа и весела и нисколько не гордилась, хотя и было чем. Жермен был степенен и нежен с нею, как молодой Иаков, приветствующий Рахиль у водоема Лавана. Всякая другая девушка приняла бы важный и торжествующий вид, так как во всяком слое общества это что-нибудь да значит, когда женятся только из-за прекрасных глаз. Но глаза молодой девушки были влажны и блистали любовью; видно было, что она была сильно влюблена и не имела времени считаться с тем, что о ней подумают другие. Милый, решительный вид, свойственный ей, ее не покинул, и она была сама искренность и чистосердечие; ничего дерзкого в ее успехе, ничего себялюбивого в сознании своей силы. Я никогда не видела более миленькой невесты, когда она открыто отвечала своим юным подругам, которые спрашивали ее, была ли она довольна:

— Ну, конечно! Я не могу пожаловаться на господа бога!

Старик Морис взял себе слово: он должен был совершить эти приветствия и приглашения согласно обычаю. Сначала он привязывал к колпаку домашнего очага веточку лавра, украшенную лентами; это называют повестка, то есть осведомительное письмо, затем он роздал каждому из приглашенных по маленькому крестику, сделанному из куска голубой ленты, которую пересекает кусок розовой ленты: розовый цвет для невесты, голубой для жениха; приглашенные обоего пола должны беречь этот значок, чтобы украсить им в день свадьбы — одни свой чепец, другие — свою петлицу. Это пригласительное письмо, входной билет.

После того Морис произнес свое приветствие. Он приглашал хозяина дома и всю его компанию, то есть всех его детей, всех родных, всех друзей и всех служащих на благословение — на пиршество, на увеселение, на танцы и на все то, что за этим последует. Он не преминул сказать: «Я пришел оказать вам честь приглашением на церемонию». Выражение очень правильное, хотя и кажется нам бессмыслицей, так как заключает мысль об оказании чести тем, кого и без того считают достойными.

Несмотря на щедрость приглашений, разносимых подобным образом из дома в дом по всему приходу, вежливость, которая у крестьян доходит до щепетильности, требует, чтобы лишь двое из каждой семьи воспользовались этим приглашением, один из хозяев и один из детей.

После этих приглашений жених с невестой и их родные, все вместе пошли обедать на хутор.

Маленькая Мари стерегла потом своих трех овец на общественной земле, а Жермен поехал пахать, будто ничего и не было.

Накануне дня, назначенного для свадьбы, около двух часов пополудни, прибыла музыка, то есть волынщик и рылейщик[2], со своими инструментами, украшенными длинными развевающимися лентами; они играли подходящий к случаю марш в ритме, несколько медлительном для ног уроженцев не этого края, но прекрасно рассчитанном на свойства жирной земли и на холмистые дороги этой страны. Выстрелы из пистолета, сделанные молодыми людьми и детьми, оповестили о начале свадьбы. Мало-по-малу стали собираться и, чтобы немного разойтись, начали танцовать перед домом на лужку. Когда стало темнеть, начались странные приготовления, все разделились на две группы, и когда совсем стемнело, приступили к церемонии передачи подарков (livrées).

Это происходило в доме невесты, в избушке Гилеты. Гилета взяла с собой свою дочь, дюжину молодых и хорошеньких пастушек, подруг и родственниц ее дочери, двух или трех почтенных матрон из соседок, бойких на язык, быстрых на ответ и строгих хранительниц древних обычаев. Затем она отобрала дюжину сильных борцов из своих родственников и друзей и, наконец, старого коноплянщика своего прихода, человека красноречивого и большого говоруна.

Роль, которую играет в Бретани сельский портной (le bazvalan), выполняет в наших местах трепальщик конопли или чесальщик шерсти (две профессии, часто соединяемые вместе). Он является непременным участником всех печальных или веселых торжеств, так как он человек крайне сведущий и большой краснобай, и ему в таких случаях всегда поручают говорить слово, чтобы достойным образом выполнить некоторые формальности, принятые с незапамятных времен. Бродячие профессии, которые вводят человека в лоно чужой семьи, не позволяя ему сосредоточиваться на своей собственной, способствуют тому, чтобы сделать его болтуном, шутником, рассказчиком и певцом.