Нагибаясь за этим душистым топливом, я случайно глянул в сторону своего бивака и то, что увидел, заставило позабыть про костер. Гордо подняв красивую, с тонкими ветвистыми рожками голову, через поляну спокойно и бесстрашно, как и подобает отважному таежнику, шагал гуран. Он словно плыл в красновато-лиловой дымке рассвета, легко перебирая высокими и тонкими ногами, и его короткая светло-бурая летняя шерстка лоснилась от распыленной в утрен+нем воздухе влаги. Вот он остановился на полсекунды и оглянулся назад, слегка качнул рожками в сторону и опять зашагал.

Из-за толстых бурых стволов, как из-за колонн, за гураном вышла такая же стройная, но безрогая косуля-самка, а за нею следом две годовалых косули и два мохнатых красновато-бурых маленьких козленка. Все семейство прошло цепочкой по одному следу за своим вожаком и скрылось в лесу.

Я всегда с трепещущим от восторга сердцем наблюдал за животными на охоте, забывая про все на свете. И появление косуль в такой глухомани пробудило знакомое чувство восхищения, жажду наблюдений. Я осторожно пошел за семьей. Они прошли в чаще по узкой, едва заметной на моховом покрове тропке, вероятно, на водопой или полакомиться сочной травой у болота.

И как ни прекрасны эти жители таежного редколесья - я должен убить молодую косулю или старого самца-гурана, чтобы свежим мясом хоть немного восстановить силы. Мне всегда был по сердцу неписаный умный закон таежников-сибиряков: "Убивай столько, сколько съешь".

Скоро густая чаща с колоннами кондовых стволов кончилась, лес пошел реже, и земля вместо зеленого мха и сфагнума была покрыта здесь негустой и невысокой травой, посыпанной белесыми капельками росы. Впереди, у подножья склона, - широкая с редкими деревьями поляна. Казалось, что отдаленные друг от друга ели и лиственницы, словно молодые стройные девушки, выскочили ночыо из таежной чащи на широкий простор безлесого склона покружиться в развеселой русской пляске. Будто вспугнутая рассветом, вдруг оборвалась таежная музыка, и танцовщицы на самом высоком темпе, когда забывается все, кроме порыва молодости и жажды головокружительного движения, замерли на месте. Их зеленые сарафаны, то опавшие до самой земли и скрывшие даже пятки у елок, то вздутые веером у лиственниц, тоже как бы застыли на месте. Но кажется, что вот-вот, очнувшись oт оцепенения и слегка вздрогнув, деревья-девушки с веселым смехом побегут с поляны к своим матерям в густую чащу, оставив на зеленой травке следы сбитой росы, как оставили их прошедшие здесь косули.

Дохнул легонький ветерок - деревца приветливо кивнули. На сердце стало легко и жарко, захотелось бежать просто так, без дела, лишь бы сберечь подаренную поляной радость.

Безросая тропка косуль темно-зеленой ниточкой протянулась к подножью склона, к кочковатому болоту. Но ни среди кочек, ни на поляне животных не видно. Может быть, они заметили своего преследователя и скрылись в тайге или где-то спокойно пасутся в скрытом от моих глаз месте. Тогда нет смысла выходить на поляну. Невспугнутое семейство обязательно вернется по старой тропке с водопоя, и мне легко их подкараулить у опушки. Я выбрал густой куст хвойной молоди вблизи тропки и, замаскировавшись ветками, сделал засаду.

Солнце уже вышло на свой голубой простор, но семейство косуль не возвращалось. Капельки росы исчезли, и поляна заулыбалась тысячами разнообразных сибирских цветов, раскрывшихся и заколыхавшихся от легкого подыха ветра. У самых ног улыбаются своими желтыми глазками голубые ко-локольчатые цветки сибирского водосбора; рядом желтеет приземистая и мелкая лапчатка земляниковидная, а там, у опушки, пылают ярко-оранжевые головки всегда радостной купальницы, или, по-сибирски, "жарка". Их запахи смешиваются с нежным и едва уловимым запахом обычной садовой розы. Но откуда здесь роза? Не мерещится ли, как и звук летящего самолета? Но вот!.. Из колючих густых кустов меня приветствуют и зовут ярко-розовые цветы и бутоны обычного шиповника. И выходит - нет предела красоте суровой сибирской тайги в это летнее время.

Дохнувшим из леса ветерком принесло нежный запах свежего сотового меда. Запах усиливался и крепчал, дразнил и без того бурный аппетит, манил в глубь чащи, будил жажду к розыскам. На цветах и в самом деле, то взлетая, то садясь, копошились золотистые мохнатые пчелки. Трудно сказать, были ли это родственницы нашей домашней пчелы, что носят мед в дупла деревьев, или это те, что строят небольшие висячие гнезда на ветвях и запасают столько меду, что его хватает лишь для прокорма собственных личинок. Но так или иначе, а я, позабыв, что нахожусь в засаде на косуль, встал на ноги и направился туда, откуда доносился медовый запах.

Идти пришлось недалеко. На большой куртине, густо заросшей кустиками вечнозеленой брусники, я сразу же нашел разгадку. Приятный медовый аромат издавали мелкие розовато-белые цветочки брусники, густо облепившие гроздями кустики с восковыми листочками.

Огорченный, возвращаюсь в засаду и ложусь на траву. Опять сильно заломило в висках, в глазах запрыгали зловещие амебы, кругом пошла голова. Стиснув виски руками и закрыв глаза, прячу лицо в густой траве и стараюсь забыть все происходящее и даже самого себя.

Сколько я лежал без движения, прошли ли косули - не знаю, так как раскалывающая голову боль долго не проходила, и я с нею уснул. А проснулся только тогда, когда над поляной уже висели бледные июньские северные звезды.

Незаведенные часы стояли. В висках глухо постукивала пульсирующая кровь, во рту пересохло, хотелось пить… Ослабевший и безразличный ко всему окружающему, вихляющей походкой направился к кочковатой мари, надеясь найти воду. Маленький спокойный ручеек, невидимый в траве, угадывался по тухловатому запаху. Местами он то совсем куда-то проваливался, то терялся между высокими кочками, поросшими жесткой осокой.

Я пошел вдоль него на север и скоро наткнулся на большой родник.

Утолив жажду вкусной ледяной водой, освежив лицо и тело по пояс, выпил три яйца и решил здесь ждать рассвета. Но поднявшийся из мари туман заставил покинуть родник и подняться выше по склону. На пути попался небольшой распадок с обрывистым темным оврагом посредине. Мне не хотелось, да и не было сил преодолеть это препятствие, и я медленно пошел на увал понад оврагом, то и дело заглядывая вниз, где тихо журчал веселый ручеек. К вершине овраг ста-новился все мельче, так что были видны валуны на его дне, и я начал приглядывать место для перехода.

И тут… О радость!.. На гигантском, в несколько тонн, гладком валуне, преградившем путь ручейку и образовавшем как бы плотину, я увидел моих козочек. Они стояли на коленях и, вытянув длинные шеи, пили воду или что-то грызли за валуном. Вынув пистолет, по-пластунски ползу, чтобы зайти сбоку, так как сзади не легко убить животное, тем более выбрать самца или ярку. Козочки были так заняты своим делом, что не слышали моих движений. Я прицелился в левую лопатку самой крайней, не думая самец это или самка. Рука дрожит от усталости и волнения.

- Фу ты, черт!.. Хуже, чем на фронте, - обругал я себя, и это принесло некоторое успокоение.

Раскатистое эхо выстрела разрезало спящую тайгу. Козел прыгнул, как кузнечик, и свалился в воду. Косули вздрогнули, на секунду вскинули вверх красивые головки с полными удивления и страха глазами и, ничего не поняв, промчались мимо меня к чащобе. Следом запрыгали два резвых козленка.

Сердце еще сильно колотилось от радости или просто от волнения, когда я вынимал гурана из небольшой колдобины с холодной прозрачной водой. Колдобину питал, вероятно, затухающий или совсем затухший родник, так как вода из него не выходила ни через валун, ни под ним, а белые круги на каменистых отвесных стенках говорили о том, что в жаркие дни водоем испаряет воды больше, чем получает от родничка.

- Чем полюбился косулям этот малодоступный водопой, если кругом много родников с хорошим подходом? - думал я.

И вдруг молнией пронизала мозг почти невероятная догадка…