— Просто собирайся и уходи…

— Только из-за того, что я переспал с ней? А как же дружба? Столько бед пережили, пуд соли вместе съели… Из-за девчонки? Ты удивляешь меня… Она никто тебе! Больше того, она — дочь твоего врага, а ты меняешь её на меня?.. Не надо этого бреда, Алдор. Хватит!

— Причём тут она? Всё дело в тебе. Я просил утром, не трогать её, я доверял тебе, а ты?.. Ты был слугой моим, моим товарищем и другом, ты предал меня, наплевал на доверие…

— Ты сходишь с ума, Алдор! — перебил. — Переспи с ней сам и всё забудь…

— Убирайся! — Алдор закричал ему в лицо, всердцах стискивая кулаки. — Уходи! Я не хочу видеть тебя!

— Опомнись, друг…

— Ты не друг мне больше…

— Вот, значит, как? — Корвин поднялся. — Ну хорошо, как хочешь. Ты ещё пожалеешь об этом… Пожалеешь, да будет поздно…

— Быстрее, Корвин…

— Я заберу лошадь…

— Ради Бога…

Корвин неторопливо собирал вещи, не говоря ни слова, может быть, он надеялся, что Алдор вовремя передумает, попросит прощения за горячность. Но Алдор сидел неподвижно, смотрел в огонь. Корвин собрался, застёгивая под горлом плащ, спросил:

— Я пошёл?

— Иди…

— Не пожалеешь?

— Доброй дороги…

— Встретимся в Лионе… с ней или без неё… Я буду ждать тебя, надеюсь, ты наберёшься ума за эти дни…

— Ты теряешь время… — перебил его.

Корвин ушёл. В темноте спустившейся ночи слышно было, как пробирался он через камни, потом всё стихло. Алдор всё это время сидел неподвижно и смотрел в огонь, где догорали поленья, подброшенные ещё руками Корвина.

* * * * *

Время тянулось бесконечно медленно. Его наполняло ожидание, молчание и долгие мысли. Алдор старался следовать советам врача, варил травы, давал микстуры, всеми силами старался обеспечить тепло для больной графской дочери. Он уложил её как можно ближе к огню, укрыл всеми одеялами и плащом, натаскал сосновых веток, чтобы защитить от холодного пола. Благо недалеко он нашёл старую сосну, поваленную последними осенними бурями. Он даже всё, что мог с неё стопил в костре, хотя сосна от влажности сильно дымила. Одному искать дрова стало тяжело и трудно, близко ничего подходящего уже не осталось, а ходить далеко было не по силам, и возвращаться — долго и тяжело.

Уходя, Корвин оставил весь хлеб и половину денег. Это вселяло надежду, что в душе его сохранились остатки совести… Что от него ждать! Он не человек чести, отец его простой оруженосец, слуга, что можно хотеть?.. Алдор только мучительно стискивал зубы при мыслях о товарище. Они уже несколько лет знали друг друга, да, с тех самых пор, как Алдор попал к Доранну в услужение.

У дочери графа началась лихорадка. Она бредила, звала кого-то, разговаривала с какой-то Келлой, плакала и смеялась. Озноб сотрясал всё её тело. Она то мёрзла и куталась в одеяла, то отбрасывала их в жарком бреду, ничего не ела и лишь немного пила, когда Алдору удавалось хоть что-нибудь влить через стиснутые зубы.

Несколько дней не дали никаких результатов, а хлеб закончился. Алдор боялся оставить её одну, но после голодного дня решился, тем более что с утра дочь графа спокойно спала. Он позаботился об огне, чтоб пламя держалось подольше, и отправился в Ротбург. Планировал, что вернётся рано, но в городе, в толкучке, замотался, долго торговался с пекарем, осматривался, ища глазами людей Вольдейна. Их стало меньше, или ему так показалось на первый взгляд. Может быть, они уже отчаялись найти её…

Был какой-то праздник, народу в собор на службу понаехало со всей округи — море, все празднично одетые, с детьми, с вещами, на рынке не протолкнуться. Сейчас, наверное, и во всех постоялых дворах мест нет.

Алдор купил хлеба, сыра, немного дешёвой вяленой рыбы, побывал у врача и цирюльника. Он и сам не ожидал, что на всё это уйдёт так много времени. Город он покинул уже после обеда. Долго шёл по дороге, боясь, что кто-то увидит его, потом свернул в лес. Уже подходя к скале, он заметил, что что-то не так, на камне у подножия сидела дочь графа. Сидела словно окаменевшая, в одном платье, смотрела прямо перед собой.

Алдор, срывая на ходу плащ, бегом бросился к ней, стал укутывать ледяные плечи, спину, ужасаясь, шептал:

— Что ты наделала?.. Зачем выходила?.. Сколько ты уже здесь?.. Зачем? Куда тебя понесло?.. Боже мой! Ты замёрзла вся, сплошной лёд… Всё, всё насмарку…

Он растирал ей руки, ледяные, как холодная вода в зимнем ручье, он вернул её к огню, укутал одеялами, принялся раздувать костёр — всё потухло уже, дров нет.

Как она могла? Он столько сил убил, чтобы хоть немного победить болезнь, переломить её, а теперь всё зря… Она опять впала в беспамятство, ничего не видит и не слышит, и холодная, будто уже мёртвая. У неё даже кашля нет. И Алдор обрадовался б, если бы она сейчас хотя бы кашляла, так в ней была хотя бы частичка жизни.

В отчаянии Алдор сбросал на угли последнюю дровяную труху, надо идти, искать хоть что-то, что можно сжечь. Это опять надолго, опять оставлять её. А если за это время она умрёт?.. Что делать? Бросить её здесь? Он ведь даже похоронить её не сможет! Боже… И её не найдут никогда…

Ему хотелось бежать, всё бросить, но он, уставший и разбитый, пошёл в лес, чтобы собрать хоть немного дров. Вернулся он уже в сумерках, осенью день короткий. Шёл, а сам боялся, жива ли она ещё, боялся глянуть ей в лицо, коснуться лба. Боялся не успеть. Оттягивал этот момент, ломал палки в огонь, съел кусок хлеба с сыром, и только потом, набравшись смелости, коснулся щеки графской дочери. Она вскинулась, глянула ему в лицо огромными глазами, влажными, будто в них стояли слёзы.

Алдор, наверное, больше удивился оттого, что она ещё живая, чем, если б она умерла, отпрянул назад и сел на подогнутую ногу, шепнул растерянно:

— Слава Богу… — Хотя и сам не знал, что было бы лучше.

Графская дочь закрыла глаза и отвернулась. Подбородок её и губы дрожали. Это опять лихорадка, а здесь её не согреешь, здесь, в этой пещере, как в могиле. Алдор подбросил побольше дров в огонь и примостил на камень закопчённую кружку с водой, вымазал сажей руки. Стал вытаскивать из мешка купленные днём травы. Это было так давно. Врач, конечно, требовал сам посмотреть на больную, но что поделаешь. Алдор всыпал в воду по щепотке из каждого полотняного мешочка, как сказал ему врач, поправил кружку ближе к огню, опять вымазал пальцы сажей, но не заметил этого.

Даже возле огня было холодно, да и дрова его долго дымили, шипели от тающего снега, тепла давали мало. От усталости и холода клонило в сон, но Алдор знал, что крепко не заснёт здесь. Сидел и смотрел на неподвижную девушку, на похудевшее бледное лицо с алым румянцем на скулах. Думал. Зачем они взяли её? Надо было бросить ещё там, возле замка. Она и была-то в одной ночной рубашке, в чулках, без обуви. Что от неё было хотеть?.. Они бы так и так не довезли бы её до Лиона, глупо было надеяться на это. Она заболела в первые же дни. Она не выживет…

Получается, что Корвин был прав? Её надо было просто убить, она бы даже ничего не почувствовала, не поняла ни капли. Сейчас он просто сидит и ждёт, когда она умрёт. И всё, что он делает, все эти травки, лекарства — всё это не имеет смысла. Ей не выжить… Она не выкарабкается… Не сможет…

Даже не думая, не контролируя самого себя, Алдор принялся укладывать в мешок свои вещи, еду, деньги.

Почему он не послушался Корвина? Почему не сделал всё так, как он сказал? Надо было бросить её, или убить, и он сейчас был бы у стен Лиона. Подумаешь, девчонка, она ЕГО дочь, и в ней ЕГО кровь… Что из того, что они украли её и изнасиловали — она ведь дочь врага? Так и поступают с врагами…

Корвин прав, это он — слабак, не смог справиться с собой, не смог пересилить себя, уловил вдруг какие-то чувства, которых и быть не могло. К ней, ЕГО дочери — не могло! Она просто околдовала его, как ведьма… Он потерял голову, глаз не мог отвести с девчонки… А всё просто… всё очень просто, и Корвин это доказал… Она такая же, как все, ничуть не лучше и не хуже любой другой девушки. Одна только разница — сейчас она сильно болеет и, возможно, умирает… А он сидит рядом, ждёт, когда она умрёт, и ничего не может сделать. И имеет ли смысл, делать хоть что-то?..