…Простая польская женщина, далеко не главная героиня романа «Жизнь вечная», шепчет отходную вслед ведомым на казнь, чтобы они, по ее разумению, как положено расстались с земной юдолью. Молва гласит, будто бы в годину войны и нашествия человек для человека и не мог сделать большего. Но та же женщина, как выясняется, прятала и выхаживала у себя в подполе парнишку — беглеца из гетто, а потом польского юношу, тоже преследуемого оккупантами. Значит, права не молва мирская, прав художник, способный обнаружить потаенный свет в потемках души человеческой.

«Жизнь вечная» — первый изданный на русском языке сборник Ришарда Лисковацкого (род. в 1932 г.) — известного польского прозаика, поэта, публициста и драматурга. Отец писателя, выходец из богатой помещичьей семьи, еще до войны порвал со своей средой и примкнул к рабочему движению. История его жизни положена писателем в основу романа — «Теперь, всегда, никогда». В Советском Союзе публиковались отдельные рассказы Лисковацкого в периодической печати и коллективных сборниках: «Польский рассказ» (1974), «Сон-трава» (1980), «Январское наступление» (1985). Но и эти небольшие по объему немногочисленные публикации не прошли незамеченными. Ведь в них выступали не безразличные советским людям персонажи — участники антифашистского Сопротивления подпольщики-коммунисты и партизаны Армии Людовой, солдаты Войска Польского, действовавшие в составе 1-го Белорусского фронта. Рядовые, безвестные труженики войны. Они исчезли в ее пламени, успев, однако, хоть на какую-то долю секунды приблизить день Победы, выполнили свою историческую миссию.

Мне первому довелось в свое время знакомить русского читателя с образцами малой прозы Лисковацкого. И должен признаться, что, пожалуй, впервые столкнулся со столь сложным материалом, при всей его внешне обманчивой простоте. Трудность заключалась даже не в органичном сочетании идейной остроты с тонким психологическим рисунком и авторской верностью принципу «естественной драматургии». У иного художника, периодически возвращающегося к излюбленной исторической тематике, при внимательном сопоставлении текстов, порой обнаруживаешь постепенный спад эмоционального накала, увеличение дистанции от предмета изображения. Лисковацкий же с поразительной точностью воссоздает обжигающее дыхание любого давно отгремевшего дня, если только день этот отдан борьбе или хотя бы мечтам о ней. Он обладает счастливым даром хранителя некоего вечного огня, который помогает ему высвечивать по-новому бесконечно варьируемый трагизм, казалось бы, примелькавшихся в литературе ситуаций. Тут, как выяснилось после долгих поисков соответствующего «ключа», положительный результат для переводчика зависел не столько от стажа и уровня профессионализма, сколько от сопереживания. От способности подключить к процессу перевода воспоминания о встречах с людьми, подобными героям Лисковацкого, о километрах, пройденных с польской пехотой по польской земле, мимо солдатских могил 1939 года и позднейших — партизанских, возле которых оставались новые могилы — участников освободительного похода.

Подпольщики, партизаны и фронтовики — традиционные персонажи произведений Лисковацкого. Писатель обращается к ним с вполне определенной, высокой целью.

Вероятно, иной творческой задачи и не мог ставить перед собой художник, награжденный нагрудным знаком «Сын Полка», который был не просто свидетелем и жертвой войны, отнявшей у него отца, но и активным участником одного из наиболее трагических ее эпизодов. Ему едва исполнилось семь лет, когда гитлеровцы вторглись на его родную улицу Марии Казимеры — главную улицу его родного Маримонта, района Варшавы. Она была в те годы единственной европейской столицей, где почти ежедневно совершались массовые расстрелы, срежиссированные наподобие устрашающих публичных казней средневековья, а в центре находились огромное гетто и лагерь уничтожения. Будущий писатель жил в городе — страдальце и герое, который в сентябре 1939 года, будучи брошенным на произвол судьбы буржуазным правительством и верховным командованием, организовал оборону и сдался, лишь израсходовав боеприпасы, а затем стал центром антифашистской борьбы, дважды восставал против оккупантов.

Двенадцати лет от роду в дни Варшавского восстания 1944 года Ришард Лисковацкий — связной на Маримонте, жители которого поныне законно гордятся, что стихийно поспешили на подмогу соседнему Жолибожу, восставшему гораздо раньше назначенного часа. В повстанческой судьбе будущего писателя нет ничего исключительного. Сотни двенадцатилетних заранее готовились в младших отрядах подпольной харцерской организации к вспомогательной тыловой службе на случай восстания. Когда же первого августа 1944 года пробил условный час «W» и город превратился в сплошное поле боя, от тыловой службы сохранилось одно название. Тылами могли условно считаться только зоны менее интенсивного артобстрела. Да мальчишки и не искали тихих мест, рвались туда, где жарче. Даже песню сложили о себе, начинающуюся знаменательными словами:

Мальчишка-связной — это нечто бестелесное, скользящее зигзагами между сотым и сто первым артналетом, среди руин, воронок и груд щебня. Нечто невесомое и стремительное, как перекати-поле или комочек тополиного пуха, подхваченного ветром. Быстрее, быстрее, не останавливаясь ни на миг, чтобы вражеский снайпер-«голубятник» не успел прицелиться. Впрочем, связной боится не за себя, а за донесение, которое надо срочно доставить в какой-нибудь штабной подвал, а оттуда, с новым приказом, мчаться назад, на передовую. Связной постоянно в движении и потому видит и знает больше строевиков, и кое-кто ему даже завидует. Он же, не подавая виду, чертовски завидует тем, кому доверено оружие. Что-то есть от этого бесстрашия и упорства в герое рассказа «Старик», от той представляющейся почти нереальной, призрачной жизни на грани смерти…

Помнится, накануне капитуляции повстанцы все чаще переплывали Вислу и, опутанные ржавыми бинтами, как водорослями, брели по мелководью сквозь дым и багровый туман к свободному правому, пражскому берегу. Тогда еще никто не подсчитывал материальные и людские потери (позднее было подсчитано, что погибло 250 тысяч варшавян, город разрушен на 80 %), но все уже понимали: произошла национальная трагедия. Солдаты Армии Крайовой, из тех, что слепо верили пролондонской пропаганде, испытывали парализующее разочарование, гибель надежд. В высказываниях солдат Армии Людовой сквозила горечь: они были втянуты в акцию, которая преследовала глубоко чуждые им авантюрные цели. Мальчишки-повстанцы выходили из огня наименее морально амортизированными. Попросту еще не доросли ни до понимания интриг безответственных реакционных политиканов, ни до накала взрослых эмоций. Они воспринимали скорее внешнюю сторону событий. Страшных, но не лишенных каких-то моментов, созвучных их романтическим, бойскаутским идеалам товарищества и взаимовыручки. Ведь они видели сражавшихся на одной баррикаде солдат разных подпольных формирований и десантников Войска Польского, видели советские самолеты, бомбившие гитлеровцев и сбрасывавшие варшавянам оружие и продовольствие, слышали об иностранцах, даже таких неправдоподобно экзотических, как, скажем, австралийцы, присоединявшихся к восставшим полякам (по уточненным данным, в Варшавском восстании участвовали представители 18 национальностей из 13 стран). Потом все это будет подтверждено историками и названо яркими свидетельствами национальной и интернациональной солидарности, примеров которой, заметим попутно, в произведениях Лисковацкого немало.