За напыщенным описанием своей деятельности, написанным для японцев, Зорге скрыл, однако, следы этого кризиса в своей жизни. Он не дает никаких личных объяснений своему «добровольному» переходу, и лишь одна знаменательная фраза намекает на напряжение и страхи, охватившие Москву вскоре после победы Сталина. В исправлениях и добавлениях к первоначальным показаниям, написанных в осторожной и уклончивой манере, Зорге говорит о тех многочисленных иностранцах в Москве, которые работали раньше в Коминтерне «или в подобном аппарате» и которые ушли (подобно ему самому) в «советский аппарат или экономические агентства». Многие из этих иностранцев ныне считали, «что Коминтерн утратил свою важность и необходимость».

В другом случае манера изложения Зорге — образец далеко просчитанного искажения.

«Радикальные перемещения и подвижки на ключевых постах в других (не русской) партиях из-за внутрипартийных споров и гонений, вызванных сильными колебаниями и частыми ухудшениями в качестве и опытности национальных лидеров; в результате всего этого руководители Советского Союза были вынуждены больше уделять внимания политике Коминтерна».

Российская коммунистическая партия с помощью Коминтерна «успешно выполнила свою главную задачу — создание социалистического государства». Волна мировой революции стала спадать «уже в 1928–1929 годах, особенно в Китае». Международное рабочее движение перешло в глухую оборону. Жизненно важной задачей отныне стала защита процесса построения социализма в Советском Союзе. «Троцкизм, неприменимый к каким-либо практическим целям, был разжалован до положения пустой темы для бесед интеллектуалов». У Коминтерна больше не было независимого руководства, которое могло бы игнорировать русскую коммунистическую партию, как «когда-то это делал Зиновьев», однако это было ошибочным мнением, распространенным среди небольшого меньшинства коммунистов, что Коминтерн-де устарел и вышел из моды. Руководящее положение советской партии не было «конечно, ни неизменным, ни постоянным». Другие национальные партии должны были постепенно захватить власть, и «нынешнее господствующее положение Коммунистической партии Советского Союза должно было рассматриваться как временное».

Подобный анализ политического климата в Москве в 1928–1929 годах вполне мог быть продиктован сталинской политикой в отношении членов русской оппозиции. Реагировал ли Зорге подобным образом, пока находился в Москве? Или поверил в официальную версию под воздействием своей секретной работы за границей и продолжал цепляться за это убеждение в одиночестве тюремной изоляции? Или он выдумал свою веру в сталинскую правоту в надежде быть обмененным?

Любая попытка проанализировать достоверные исторические условия, истинную природу революционного изменения в организационных связях и лояльности Зорге в дальнейшем затуманивается недавними высказываниями в различных статьях, появившихся в советской прессе. Согласно этой тщательно синхронизированной версии, Зорге после своего вступления в советскую Коммунистическую партию в Москве в марте 1925 года в течение нескольких последующих лет бодро и радостно занимался «научной деятельностью» — т. е. писал статьи и книги по германским проблемам и был президентом Немецкого клуба, верноподданно изгнавшим подозреваемых последователей Троцкого из среды немецкой колонии в Москве.

Рихард Зорге, голословно утверждается в другом недавнем советском опусе, написал личное заявление о своей прошлой жизни в партийной ячейке в Москве, в которой он состоял, в 1929 году, в год, когда он написал свою автобиографию и заполнил анкету». Последний документ, как это было принято, он должен был бы заполнить еще в 1925 году, в момент вступления в партию, и странно, что любые другие документальные свидетельства о нем, которые стали нынче доступны советским журналистам в Москве, датированы 1929 годом, «годом, подведшим черту всему, что случилось раньше».

Другими словами, нет никакого намека на существование какой-либо связи между Зорге и Коминтерном или какого-то ключа к природе его деятельности в течение предыдущих четырех лет, которую он кратко и умышленно туманно описал для японских следователей. Коминтерновская интерлюдия исчезла из его показаний, и Рихард Зорге выходит из московского сумрака лишь в том роковом 1929 году, чтобы сразу же оказаться в офисе генерала Яна Карловича Берзина, всевидящего и всезнающего главы 4-го Управления разведки Красной Армии.

Это придуманное объяснение, или отсутствие объяснения Предыстории вербовки Зорге в качестве сотрудника советской разведки наводит на размышления. Возможно, что подозрение Мейзингера было в конце концов верным, и Зорге никогда не работал в аппарате Коминтерна. Возможно, сам Зорге сказал больше, чем полуправду, когда заявил, что еще в начале двадцатых годов, в Германии, он встречался с агентами 4-го Управления. Возможно, что уже тогда он был завербован в советскую разведку и что его последующая работа в Москве и миссии в Скандинавию, Англию и, весьма вероятно, в Германию выполнялись лишь под прикрытием агентов Коминтерна. Во время его прибытия в Москву в 1925 году он, конечно же, заполнил обычную анкету и написал автобиографию еще до своего вступления в советскую партийную организацию, и копии этих документов ушли в 4-е Управление. Таким образом, вполне вероятно, что «дело» Зорге просматривали в офисе Берзина в 1929 году или благодаря вмешательству Пятницкого, или как часть известной процедуры в тот момент политического кризиса и беспорядков в советской машине, когда военные разведывательные власти протянули свою защищающую длань, чтобы спасти ценных и опытных иностранных коммунистов, которые были изгнаны сталинской политической полицией — ГПУ — из аппарата Коминтерна и «других агентств»[27].

В любом случае теперь, после тщательно спланированной технической подготовки Зорге должен был получить задание и отправиться на выполнение новой и особо трудной миссии под непосредственным контролем 4-го Управления в Китай. Миссия эта должна была стать частью масштабной разведывательной операции на Дальнем Востоке.

4-е Управление уже завербовало множество членов Германской компартии после срыва планов вооруженного восстания в Германии в 1923 году и доставило их в Россию для обучения и соответствующей подготовки. После решения Центра перенести главное усилие информационных, разведывательных и пропагандистских служб с Европы на Дальний Восток, во главе многих советских миссий и шпионских групп встали или вошли в их состав именно люди, завербованные в Германии и первоначально готовившиеся для подобной работы в Западной Европе. Пути Зорге и многих из них пересеклись в Китае, где он вспомнил их как знакомых «еще по германским дням».

Перенос внимания советского руководства с Западной Европы на Дальний Восток представлял собой не что иное, как рискованное предприятие с целью изменить баланс сил в мире в свою пользу. Успешная революция в Китае, распространившаяся по всей Азии, разрушила бы превосходство западных капиталистических держав в Европе путем уничтожения их колониальных владений, что, в свою очередь, создало бы угрозу и экономике Соединенных Штатов.

Новое задание Зорге было лишь эпизодом в этой крупномасштабной операции, которая и с политической, и с разведывательной точек зрения была начата на фоне поразительных промахов и грубых ошибок.

Сам Зорге, похоже, рассматривал свою китайскую миссию, «которая была ужасно важна для меня лично», с облегчением и интересом. Было лишь «несколько политических наблюдателей», которые сознавали важность развития событий на Дальнем Востоке, и «уж совсем немного было тех, кто действительно мог адаптироваться в тех условиях».

«Во время моей первой встречи о генералом Берзиным наша беседа в основном сосредоточилась на том, насколько 4-е Управление как военная организация могла иметь отношение к политическому шпионажу, поскольку Берзин слышал от Пятницкого, что я интересовался такого рода работой. И после неоднократных встреч с Берзиным я получил в конце концов назначение в Китай». После первой же беседы Зорге «решает оставить Коминтерн. Я получил официальный документ, формально освобождающий меня в дальнейшем от каких-либо обязанностей, связанных с Коминтерном». Зорге утверждал, что остался, однако, при этом членом советской компартии и продолжал платить взносы, «но мои контакты с партийной ячейкой в качестве члена партии прекратились».