Два месяца спустя военно-морской атташе германского посольства в Токио информировал Мейзингера, который в свою очередь доложил об этом в Берлин, что, когда корабль затонул, Хофмейер был расстрелян.

Профессиональное рвение и настоящая паника охватили Мейзингера и японскую полицию, когда они кинулись искать следы советского шпионажа на Дальнем Востоке. Последствия дела Зорге для японского общества приняли угрожающие размеры. Германские и европейские аспекты дела и участие в подобной деятельности немцев, живущих в Японии и Маньчжурии, уже были доказаны как делом Ленца, так и особенно Хофмейера.

Неожиданное вмешательство в дело Зорге с разных сторон угрожало дальнейшей и более ощутимой опасностью. 23 марта 1942 года в Берлине была получена телеграмма, отправленная через германскую дипломатическую миссию в Чунцине, в Маньчжурии.

Автор этого послания — местный представитель германской военной разведки, имевший привычку использовать радиоканалы Министерства иностранных дел для передачи своих сообщений начальству. Сообщение было подписано «Лисснер». Документ сей, однако, не попал в разряд обычных разведсообщений. Это был поразительный итог всех зловещих последствий дела Зорге, нацеленный своим острием против германского посла в Токио и обнаруживший некоторое знание дела Зорге изнутри. Источники Лисснера, должно быть, имели контакты с местными японцами в Харбине, и информация была передана ему, как он утверждал, «под пломбой секретности».

Послание это, адресованное начальству Лисснера в германской военной разведке, в обычном случае должно было бы отправиться с Дальнего Востока через специального курьера, но после нападения Германии на Россию сухопутный маршрут оказался блокирован и остался единственный канал связи — через радиопередатчик дипломатической миссии в Чунцине. Скрытое значение его посольской телеграммы было ясно: благодаря близким отношениям Зорге с генералом Оттом и персоналом германского посольства, в Токио происходили утечки жизненно важной развединформации, в которой были заинтересованы русские.

Когда чиновнику в Министерстве иностранных дел в Берлине положили на стол расшифрованное послание, значение его сразу же стало предельно ясно и не могло не вызвать тревоги, и с этого момента обычное рутинное расследование дела Зорге резко изменилось. Копию телеграммы Лисснера передали в личный офис Риббентропа. Реакция была незамедлительной и бурной.

27 марта 1942 года была отправлена личная телеграмма от германского министра иностранных дел послу Отту, в которой посла просили дать объяснения обвинениям, выдвинутым Лисснером. В своем ответе Отт решительно опроверг достоверность отчета и свою причастность к делу Зорге, о чем недвусмысленно говорили обвинения Лисснера. Однако Отт уже безнадежно испортил свою репутацию посла в Токио в глазах Риббентропа, что в огромной степени и послужило причиной немедленной отставки посла. А в фокусе нежелательного внимания оказалась собственная деятельность Лисснера, а также трения и соперничество германских агентств и их представителей на Дальнем Востоке. Так что личная инициатива оказалась почти роковой для самого Лисснера.

Согласно результатам расследования, проведенного германским МИДом, Ивар Лисснер в конце тридцатых годов представлял несколько германских газет на Дальнем Востоке и особенно «Фелькишер Беобахтер» в Токио. В 1938 году он был среди тех аккредитованных иностранных корреспондентов, кого пригласили увидеть своими глазами сражение во время инцидента в Чанкуфенге на корейско-советской границе[137]. С началом войны в Европе Лисснера пригласило в информационную службу германское посольство, так что по сути он был предшественником Зорге на этом посту.

В январе 1940 года берлинская редакция газеты «Фель-кишер Беобахтер» информировала посольство в Токио, что Лисснер — неарийского происхождения и что она отказывается от его услуг. После чего посольство потребовало от МИДа инструкций относительно того, продлевать ли ему контракт о Лисснером. Это было сделано в качестве временной меры, хотя его отношения с послом, генералом Оттом, были напряженными, в них даже присутствовали элементы резких личных трений, которые придавали особый смысл последующим обвинениям Лисснера, выдвинутым им в связи с делом Зорге.

Лисснера отправили в информационную поездку в Маньчжурию, и он получил деньги за серию статей, опубликованных в японской прессе. Последняя сумма была выплачена ему в апреле 1940 года. Больше он в Токио не возвращался. Согласно подробному отчету германского МИДа от 31 марта 1942 года, он «занялся другой работой в Маньчжурии». Однако не стал постоянным представителем германской военной разведки в Чунцине, а был ее ценным «V-Мапп», или информатором, и работал на нее предположительно в сотрудничестве с германскими службами безопасности в течение периода, продолжительность которого МИДу неизвестна.

Вмешательство Лисснера в дело Зорге никак не сказалось на нем лично, но очень осложнило положение Зорге и его группы.

16 августа 1942 года в телеграмме начальнику гестапо полковник Мейзингер докладывал, что Лисснер в разговоре с местным руководителем нацистов в Маньчжурии «утверждал… что он не настоящий ариец, но что фюрер лично признал его человеком арийской породы». По словам Мейзингера, Лисснер находился под постоянным наблюдением японской полиции за «неблаговидную деятельность», однако никаких действий против него не предпринималось, «поскольку считалось, что у него есть могущественные германские друзья». У него также были враги в немецкой колонии в Маньчжурии, которые докладывали о нем в Токио.

Отныне Лисснер стал главной мишенью для Мейзингера в его бурной деятельности по чистке нацистской партийной организации на Дальнем Востоке и в его мстительном поиске примеров предательской деятельности среди немцев в этих регионах. Однако расследование Мейзинге-ра упорно блокировалось германской военной разведкой и рассматривалось германским МИДом как один из «противных» маневров гестапо. Начальство Мейзингера действительно смогло обеспечить Лисснеру военное прикрытие для его службы на Дальнем Востоке.

Два месяца спустя новый германский посол в Токио д-р Генрих Георг Стамер, сменивший Отта в мае 1943 года, был информирован в частном порядке о решении фюрера, подтверждающем арийское происхождение Лисснера и обязывающем посольство не давать Мейзинге-ру никаких подробностей[138]. Этот замечательный законодательный акт бьш выпущен в признание «особых заслуг» Лисснера.

Сейчас может показаться странным, что дело провалилось и что Лисснера в Харбине оставили в покое. В марте 1943 года германский военный атташе в Токио, полковник Кретчмер докладывал, что в беседе с главой японской военной миссии в Харбине имя Лисснера не упоминалось и что «в настоящее время у японцев нет больше никаких серьезных подозрений».

Однако уже в мае «по повторной просьбе японской военной полиции» Мейзингер ездил в Харбин. По словам японцев, Лисснер утверждал, что он шеф гестапо в Маньчжурии, но они также подозревали, что он работает на русских.

Вернувшись, Мейзингер стал лихорадочно собирать немногочисленные куцые и путанные сведения о том, что Лисснер систематически собирает разведданные в Японии, Китае и Маньчжурии; что он получил секретные карты Маньчжурии от умершего горного инженера; что у него были контакты с советскими представителями; что информация, которую он получал, была на 75 % точной и потому, хотя русские давно знали о его германских связях, они должны были бы ценить его работу.

По словам Мейзингера, японская полиция бездействовала, поскольку Лисснер утверждал, что находится под защитой высших германских властей. Он не только намекал, что является шефом гестапо в регионе, но также утверждал, что выполняет важные обязанности в дипломатической миссии в Чунцине и является специальным посланником фюрера, имея к нему прямой доступ. Однако японская полиция предпочла бы его немедленное удаление, дабы не смущать дипломатическую миссию арестом Лисснера.