Я покинул Лондон 22 декабря 1835 года и приехал 24 апреля вместе с верным товарищем моих путешествий, моим добрым Джоном, в порт Камирис, на восточном берегу страны Марволей. Ее отделяет от Икарии морской пролив, для переезда через который требуется шесть часов.

Не буду рассказывать о своих многочисленных приключениях в дороге. Меня обворовывали почти на всех постоялых дворах; на одном чуть не отравили; преследовали жандармы или чиновники; терзали и придирались на таможнях. Я был арестован и заключен в темницу на несколько дней за то, что резко ответил на грубость одного таможенного чиновника. Мне грозила часто опасность разбиться вместе с нашим экипажем на отвратительных дорогах. Только чудом спасся я из пропасти, куда меня сбросил несчастный возница, одуревший от пьянства. Раз я был почти занесен снегом, а затем чуть не погиб в песках. Три раза нападали на меня разбойники. Я был ранен, находясь между двумя путешественниками, которые были убиты рядом со мной. И тем сильнее я ощущал невыразимое счастье, когда, наконец, добрался до цели своего путешествия.

Я был тем более счастлив, когда, встретив там икарийцев, убедился, что говорю на икарийском языке, который я сделал единственным предметом своих занятий в дороге.

Радость моя еще возросла, когда я узнал, что иностранцы, не говорящие на этом языке, не допускаются в Икарию; они обязаны остаться на несколько месяцев в Камирисе, чтобы изучить язык.

Я узнал скоро, что марволи являются союзниками икарийцев, а Камирис — почти икарийский город, что икарийский пароход должен завтра отправиться в Тираму, в Икарии, и нужно сперва обратиться к икарийскому консулу, дом которого находится недалеко от пристани, и что этот чиновник всегда готов принять иностранцев.

Я сейчас же направился в консульство и немедленно был допущен.

Консул принял меня весьма радушно и усадил рядом с собой.

— Если вы хотите, — сказал он мне, — покупать какие-нибудь товары, то не стоит ехать в Икарию, ибо мы не продаем ничего; если вы едете туда продавать товары, то лучше оставайтесь, ибо мы ничего не покупаем. Но если вас влечет туда только любознательность, вы можете ехать; ваше путешествие доставит вам много удовольствия.

«Они ничего не продают, ничего не покупают», — повторял я про себя с удивлением.

Я объяснил ему мотивы своего путешествия и передал свой паспорт.

— Вы, стало быть, любопытствуете посмотреть нашу страну, милорд? — спросил он, просмотрев мой паспорт.

— Да, я хочу видеть, действительно ли у вас все так хорошо организовано и вы так счастливы, как я слышал, я хочу изучать и учиться!

— Хорошо, очень хорошо! Мои сограждане с радостью принимают иностранцев, и в особенности влиятельных лиц, которые изучают средства быть счастливыми, чтобы переносить их в свою страну. Вы можете посетить и осмотреть всю Икарию, и икарийский народ, считая вас своим гостем и другом, всюду примет вас, как этого требует честь страны.

— Я должен, однако, — продолжал он, — как в интересах моих сограждан, так и в ваших, указать вам условия допущения в нашу страну.

— Вы обязуетесь сообразоваться с нашими законами и обычаями, как это подробно указано в «Путеводителе иностранца в Икарии», который вам дали в отеле; вы в особенности обязуетесь сохранять нерушимое уважение к нашим девушкам и женщинам.

Если почему-либо эти условия вам не подходят, не продолжайте своего путешествия.

После моего заявления, что я подчиняюсь всем этим условиям, он спросил меня, сколько времени я предполагаю провести в Икарии.

Когда я ответил, что хочу провести там четыре месяца, он заявил мне, что паспорт мой готов, и пригласил меня внести в кассу двести гиней за меня и столько же за моего спутника, согласно тарифу цен, соответствующих продолжительности нашего пребывания в Икарии.

Несмотря на всю любезность консула, мне показалось, что двести гиней за паспорт чересчур большая цена, и, опасаясь, что если все цены будут в такой же степени несоразмерны, кошелек мой, хотя он и был хорошо наполнен, окажется недостаточен для других моих расходов, я осмелился спросить у консула некоторые разъяснения на этот счет.

— А сколько мне придется заплатить за переезд? — спросил я.

— Ничего, — ответил он.

— Сколько мне будет стоить экипаж, который отвезет меня в столицу?

— Ничего.

— Как ничего?

— Да, ровно ничего. Двести гиней, которые вы вносите, представляют цену всех расходов ваших в течение четырех месяцев. Вы можете всюду ездить, и всюду вы будете иметь лучшие места во всех публичных экипажах, не платя нигде ничего. Всюду вы найдете отель для иностранцев, где вы будете жить, столоваться, где вам будут стирать белье и где вы можете получить даже одежду. За все это вам ничего не придется платить. Вы будете также бесплатно допущены во все общественные учреждения и театры. Одним словом, нация, получая ваши двести гиней, принимает на себя обязательства обеспечить вас всем, так же как и своих граждан.

— А так как продажа, — продолжал он, — у нас совершенно неизвестна и вы поэтому не сможете ничего купить, и так как пользование деньгами запрещено отдельным лицам с тех пор, как добрый Икар избавил нас от этой язвы, то вы в то же время должны оставить здесь все имеющиеся у вас деньги.

— Как, все мои деньги!

— Не бойтесь, этот вклад будет возвращен вам на границе, через которую вы будете возвращаться.

Я все еще удивлялся всем этим странным новшествам, когда на другой день, в шесть часов утра, мы сели на огромный и великолепный пароход.

Я был приятно удивлен тем, что на пароход можно было попасть непосредственно, что женщины не должны были сначала перейти в маленькие лодки, которые причиняют им больше страха, подвергают их большему риску и часто даже большим страданиям, чем все остальное путешествие.

Я был поражен и восхищен, найдя там пароход, не менее прекрасный, чем лучшие английские и даже лучшие американские пароходы. Хотя его салоны были обиты не красным деревом, а туземным — имитация под красивый мрамор, он казался мне более элегантным и в особенности более удобным и уютным для путешественников.

Житель Пагилии, не видевший еще никогда пароходов, не переставал восторгаться богатством и красотой двух салонов, украшенных коврами, зеркалами, позолотой, цветами, красивыми стульями, даже пианино и другими музыкальными инструментами. Он все время бегал вверх и вниз и приходил в бешеный восторг, когда наблюдал, как в этом плавучем дворце читали, писали, играли, занимались музыкой, и в особенности, когда смотрел, как пароход величественно разбивает волны без гребцов, без парусов, без ветрил на спокойном море.

Что касается меня, то больше всего меня удивляли все меры, принятые для защиты путешественников не только от холода и жары, солнца и дождя, но и от всех опасностей и неудобств путешествия. Кроме длинной и широкой палубы, совершенно чистой и гладкой, уставленной изящными сиденьями, где каждый мог гулять или сидеть и наслаждаться прекрасным видом моря, укрывшись под навесом, кроме двух прекрасных салонов, где все могли погреться у хорошего камина, каждый имел свою закрытую каюту, в которой помещались постель и вся необходимая обстановка.

Икарийский консул простер свою внимательность до того, что приказал напечатать и дать в отеле каждому путешественнику «Путеводитель путешественника по морю», в котором было указано, что каждый должен был делать до путешествия и во время него, соответственно полу и возрасту, чтобы предупредить или смягчить морскую болезнь.

Я просмотрел эту маленькую, столь изящно изданную книжечку, и мне доставило величайшее удовольствие сообщение, что правительство Икарии объявило большой конкурс среди медиков и предложило большую премию тому, кто укажет средство избавления человека от ужасной морской болезни. Я узнал также с еще большим удовольствием, что эту болезнь удалось сделать почти нечувствительной.