Наконец, климат и местность тоже играли свою роль. Нам приходилось неделями жить подобно дикарям на удалённых заставах, окружённых негостеприимными морями рисовых чеков и влажными тропическими лесами. Малярия, гемоглобинурийная лихорадка и дизентерия, хоть и не столь губительные, как на предыдущих войнах, уносили людей. Во время сухого сезона немыслимо палило солнце, а когда начинались непрестанные муссонные дожди, своей дробью они доводили нас до отупения. Мы целыми днями продирались сквозь горные джунгли, в беспредельности которых мы ощущали себя ничтожными муравьишками. По ночам мы скрючивались в мокрых липких окопах, обрывали присосавшихся к венам пиявок, и всё ждали, что противник вот-вот бросится на нас в атаку из чёрной тьмы за заграждениями переднего края.

Нам казалось, что кондиционированные штабные помещения Сайгона и Дананга остались за тысячи миль от нас. А уж Соединённые Штаты назывались «Миром» не просто так, они вообще были будто на другой планете. Мы жили без привычных вещей, рядом с нами не было ни церквей, ни полиции, ни законов, ни газет — ничего из того, что сдерживает человеческое поведение, и без чего количество добропорядочных людей на земле сократилось бы на девяносто пять процентов. В глуши Индокитая было как во времена сотворения мира, те места были дикими не только в географическом плане, но и в этическом. Там, при отсутствии сдерживающих факторов, обладая разрешением убивать, в борьбе с негостеприимной страной и безжалостными врагами, мы опускались до скотского состояния. Это падение могла остановить лишь некая страховочная сеть моральных ценностей, заложенных в человека, то его качество, что называется моральной устойчивостью. Были люди, — мне кажется, что лейтенант Келли был из таких — у которых такой сети не было, и они скатывались на самое дно, открывая в потаённых глубинах своей души такую способность творить зло, о наличии которого и не подозревали.

Большинство американских солдат во Вьетнаме — по крайней мере тех, кого я знал — нельзя было разделить на хороших и плохих людей. В каждом было примерно поровну и того, и другого. Я видывал людей, которые сегодня могли проявить великое сострадание к вьетнамцам, а на следующий день сжечь какую-нибудь деревню. Они были из тех, о ком писал Киплинг в стихотворении «Томми Аткинс»[5] — не герои, «но ведь и не скоты, люди из казармы, ничем не хуже, чем ты». Может быть, именно поэтому американцы с таким ужасом реагировали на сообщения о жестокостях американских солдат, игнорируя свидетельства о жестокостях противоположной стороны: американский солдат был отражением их самих.

Эта книга не является плодом моего воображения. Описанные в ней события действительно имели место, герои книги — реальные люди, хотя кое-где я заменил их настоящие имена вымышленными. Я попытался предоставить читателю точное описание того, чем была Вьетнамская война, это событие, больше всего другого повлиявшее на жизнь моего поколения, тех, кто там воевал. Для достижения этой цели я изо всех сил старался не поддаться присущей ветеранам склонности вспоминать события такими, какими они хотели бы их видеть, а не такими, какими они были на самом деле.

И, наконец, не следует рассматривать эту книгу как выражение протеста. Протест возникает из веры человека в то, что он может изменить ход вещей или повлиять на развитие событий. Я не настолько самонадеян, чтобы полагать, что у меня получится это сделать. Кроме того, заявлять о том, что ты против войны, уже, наверное, не стоит, потому что война эта кончилась. Мы её проиграли, и протесты, как бы много их ни было, не воскресят тех, кто погиб, ничего не отвоевав, на голгофах подобных высоте «Гамбургер» и базе «Рокпайл».

Может быть, эта книга спасёт следующее поколение от крестной смерти на следующей войне.

В чём я, однако, не уверен.

В возрасте двадцати четырёх лет о смерти я знал больше, чем о жизни. Покинув студенческую скамью, я сразу же начал постигать войну. Из колледжа я отправился прямиком в морскую пехоту, сменив Шекспира на «Наставление по тактике действий малых подразделений», попав из студенческого городка на учебный полигон, а оттуда во Вьетнам. Я выучился науке убивать в Куонтико, штат Виргиния, применял ее на практике на рисовых чеках и в джунглях в окрестностях Дананга, а затем обучал этой науке других на учебной базе в Кэмп-Гайгере, штат Северная Каролина.

Когда в 1967 году истёк мой трёхлетний контракт, я почти ничего не знал о том, из чего состоит обычная жизнь, то есть о браке, кредитах, о том, как делают карьеру. Диплом у меня был, навыков и умений — никаких. Мне ни разу не доводилось организовывать работу в учреждении, преподавать, строить мосты, сваривать элементы строительных конструкций, программировать на компьютере, класть кирпичи, торговать, работать на станке.

Но в искусстве убивать я кое-что понимал. Я знал, как вести себя лицом к лицу со смертью, и как нести её другим, применяя для этого любое средство с эволюционной лестницы оружия, от ножа до 3,5-дюймового реактивного гранатомёта. Простейший ремонт автомобильного двигателя был выше моего понимания, однако я мог с завязанными глазами разобрать и собрать винтовку М14. Я знал, как вызвать артиллерию, организовать засаду, установить мину-ловушку, провести ночной рейд.

Произнеся всего лишь несколько слов в трубку приёмно-передающей радиостанции, я творил чудеса разрушения. По призыву моего голоса в небе появлялись реактивные истребители, обсыпая смертельным помётом деревни и людей. Фугасные бомбы разносили дома на куски, напалм вытягивал воздух из лёгких и обращал человеческую плоть в пепел. И всё это из-за нескольких слов, произнесённых в трубку передающего устройства. Чудеса, да и только.

Я вернулся домой с войны со странным ощущением: мне казалось, что я обогнал по возрасту собственного отца, которому был тогда пятьдесят один год. Казалось, что за полтора года я испытал столько, что хватило бы на целую жизнь. Во Вьетнаме можно было наблюдать человеческие взлёты и падения, всевозможные зверства и ужасы, чудовищность которых вызывала скорее восхищение, чем омерзение. Однажды мне довелось увидеть свиней, поедающих спалённые напалмом трупы. Незабываемое было зрелище: свиньи едят жареных людей.

У меня не осталось ни оптимизма, ни амбиций, свойственных молодым американцам. Я испытывал лишь страстное желание наверстать шестнадцать месяцев недосыпания и стариковскую уверенность в том, что сюрпризов больше не будет, ни хороших, ни плохих.

На самом деле мне лишь хотелось надеяться, что сюрпризов больше не будет. Я столько раз попадал в засады, что не знал, много ли новых физических или эмоциональных потрясений смогу перенести. У меня присутствовали все симптомы «боевого ветеранитиса»: неспособность сконцентрироваться, детская боязнь темноты, склонность быстро уставать, хронические кошмары по ночам, непереносимость громких звуков, особенно когда хлопала дверь или «стрелял» автомобиль, а также постоянные переходы от депрессии к вспышкам гнева, которые случались у меня без видимых причин. От войны я оправился далеко не до конца.

Я пошёл служить в морскую пехоту в 1960 году, частично под воздействием патриотического подъёма времён президентства Кеннеди, но в основном из-за того, что мне опостылело безмятежное существование в пригороде большого города, где я прожил большую часть жизни.