Наступило затишье. Перед рождеством Милюков по-ехал в Крым отдохнуть, повидаться со старейшиной российского либерализма И. Петруикевичем, жившим в

Гаспре, «Должен признаться,— вспоминал впоследствии Милюков,—что в наших разговорах... о том, что ожидало Россию, было больше гаданий, чем конкретных суждений...»

Царь молился, либералы гадали...

На пути из Крыма в Петроград Милюков остановился в Москве. Здесь в кругах, связанных с «Прогрессивным блоком», «по секрету» на квартирах говорили, что «в ближайшем будущем можно ожидать дворцового переворота». Говорили, что главным организатором является председатель III Государственной думы и лидер октябристской партии А. Гучков, что «втянуты» крупнейший земский деятель князь Г. Львов, кавалерийский генерал А. Крымов и др., что цель «наклевывавшегося» переворота — устранение Николая и Александры Федоровны и замена их наследником Алексеем при регентстве брата царя, великого князя Михаила Александровича. Считалось, что малолетство нового царя и слабохарактерность «либерального» Михаила помогут перейти к конституционной монархии. Но время шло, а ничего не происходило. Председатель городского союза М. В. Челноков, замешанный в заговорщическую среду, потом говорил: «Никто об этом серьезно не думал, а шла болтовня о том, что хорошо бы, если бы кто-нибудь это устроил». И сам Милюков позднее писал: «Интеллигентские круги... могли мечтать о дворцовом перевороте, который не наклевывался».

В первый день нового года в «верхах» произошел скандал. В Зимнем дворце был большой прием. Присутствовал сам царь. Но он так и не узнал о бурном инциденте, случившемся во время приема. Министр внутренних дел Протопопов, этот, по характеристике Милюкова, «ласковый теленок», желавший сосать «двух маток» — думский блок и власть,— подошел для рукопожатия к председателю Думы М. Родзянко. «Родной мой,— вкрадчиво сказал он ему, придержав за локоть,— ведь мы можем столковаться». Большой, грузный Родзянко резко отвел руку Протопопова, гулко пробасив: «Оставьте меня, Вы мне гадки!» Тут же последовал вызов па дуэль. Но она не состоялась. Говорили, что Протопопов не прислал секундантов. Поединка лидеров власти и оппозиции не произошло, они разошлись, и это, вероятно, было символично. В тот же день «весь Петроград» говорил об этом...

Уже после победы Февральской революции, в страхе наблюдая дальнейший рост революционного движения, правый кадет В. Маклаков скажет: «Если потомки проклянут эту революцию, то они проклянут и нас, не сумевших вовремя переворотом сверху предупредить ее!» А П. Милюков на склоне лет с грустью констатировал: «Мы были неопытные революционеры и плохие заговорщики». Но дело было не только в личных качествах. Были причины поглубже. В. И. Ленин писал: «Ненавидя оттесняющее их от власти правительство, помогая разоблачению его, внося колебание и разложение в его ряды, либералы еще неизмеримо более ненавидят революцию, боятся всякой борьбы масс...» ²

В сущности, это было трагедией российской либеральной интеллигенции. На протяжении многих лет она писала и говорила о «служении народу». Но когда в 1905 г. этот народ поднялся на революцию, она его не узнала. Это был не тот народ, который рисовался ей в ее идиллических представлениях: он внушал страх своей классовой ненавистью, непримиримостью в борьбе. В глазах заметавшихся либералов революция казалась новой пугачевщиной, повергала в ужас. Нашумевший сборник «Вехи» (1909 г.), представленный чуть ли не лучшими философами и публицистами либерального лагеря, призывал отвергнуть революцию как средство переустройства общества и искать его на путях религиозного просвещения и нравственного самоусовершенствования. В. И. Ленин назвал эту проповедь ренегатством.

Конечно, не все в буржуазно-либеральном лагере разделяли веховские взгляды, не все последовали призыву «благословлять власть», своими штыками ограждающую «общество» от «ярости народной». Кадеты, например, как партия продолжали играть роль «оппозиции его величества». Более того, некоторые кадеты, занимавшие левый фланг, осторожно пытались соединить действия оппозиции с массовым рабочим движением, чтобы попытаться ввести его в думские берега и превратить в инструмент своей политики. Эти попытки встречали понимание и поддержку со стороны лидеров правосоциалистических, как тогда говорили, оборонческих групп, считавших себя выразителями интересов широких революционно-демократических кругов. Особую активность проявлял член IV Государственной думы, трудовик, известный адвокат по политическим делам А. Ф. Керенский. Он был «свой» и среди «умеренных» в «Прогрессивном блоке», и на совещаниях «левых», собиравшихся обычно на квартирах М. Горького, адвоката Н. Соколова и. у самого Керенского в его квартире на Загородном проспекте.

Много лет спустя, уже на закате своих дней, в США Керенский приоткрыл подоплеку своей «надпартийной» деятельности в канун Февраля. Он сдержанно рассказал об организации, построенной по типу масонских лож, к которой принадлежал с 1912 г. Мы, писал Керенский, «работали как союз всех конструктивных сил демократии, как коалиция». В эту коалицию пытались втянуть... даже большевиков через созданное в конце 1914 г. некое «Информационное бюро». Но, как писал руководитель Русского бюро ЦК РСДРП (б) А. Шляпников, большевикам было совершенно ясно, что Керенский и другие «тащились за либералами по всем основным вопросам внутренней и внешней политики, а потому контакт с ними возможен был лишь информационный, технический, от случая к случаю, не больше».

К Новому году становилось все более очевидным, что исход борьбы с царизмом будут решать силы, не связанные с оппозицией и Думой, силы, накапливавшиеся в рабочих кварталах Питера, но Керенский упорно продолжал «направлять энергию каждого на национальное единство, а не на классовый антагонизм». Выступая в Думе 16 декабря, он говорил: «Спасение государства возможно только объединенными силами всего народа, и это спасение государства соединенными силами всего народа, конечно, возможно только тогда, когда между представителями всех живых сил страны, всех творческих ее классов и слоев будет создано активное и действенное соглашение...» Это была утопия: классовые и другие противоречия в российском обществе зашли так далеко, что ни о каком «действенном соглашении» не могло быть и речи. Через несколько месяцев Керенский, поднятый волной Февральской революции к вершинам власти, хорошо ощутит это. А пока за лозунгами примирения и соглашения скрывались боязнь крутых перемен с непредвиденными последствиями, страх перед народной революцией. Но, как говорил хорошо знавший Керенского «беспартийный социалист» II. Суханов, его «бурнопламенный импрессионизм» перехлестывал через край., «Шуйца» (левизна) Керенского, по свидетельству того же Суханова, имела свою психологическую основу: он уже видел себя «немножко Бонапартом».

го

В плане статьи «Уроки войны», составленном в начале 1917 г., В. И. Ленин записал тезис: «Подход социально-экономический. „N0! кепп! кет СеЬо1“» ³, т. е. «Нужда не признает никаких законов».

Конец 1916 г. принес рабочему классу, крестьянству и солдатской массе новые тяготы и страдания. Мобилизации, рост дороговизны, длинные «хвосты» за хлебом, оскорбляющие слухи о «пире во время чумы» там, «наверху», о Гришке Распутине. Классовая ненависть, которой так страшились богомольный царь, «плохие заговорщики» Милюков с Гучковым и «бурнопламенный импрессионист» Керенский, вот-вот должна была прорваться наружу. Улица готова была «заговорить».

В начале декабря 1916 г. Русское бюро ЦК РСДРП (б) сообщало В. И. Ленину в Цюрих: «Скоро ли все это кончится? — звучит положительно всюду. Рабочее движение в этом году отличает рост стачек по всей стране». Большевики усиленно работали в пролетарской массе, готовили забастовки и демонстрации 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья — великого урока, полученного питерскими рабочими в трудной школе российской пролетарской борьбы. А в Швейцарии, из «проклятого далека», Ленин все пристальней вглядывался в российскую действительность. Как раз в конце 1916 г. связи с Россией восстановились, значительно укрепились. Ценпой информации поступало много, и Ленин с удовольствием писал И. Арманд: «Получены письма Львова и Челнокова (их переслали информаторы В. И. Ленина.—Г. 1/.), все о том же, об озлоблении в стране (против предателей, ведущих переговоры о сепаратном мире) е!с. Настроение, пишут, архиреволю-ционное» ⁴. Владимир Ильич тосковал по России. В том же письме И. Арманд он написал: «Хорошо на горах зимой! Прелесть и Россией пахнет» ⁵.