…Занятая вращающимся гробом и вспоминая послевоенные страшилки, Майка получила такое удовлетворение, что разыгравшийся в ней шторм сменился легкой зыбью. Она в самом деле любила свою работу. И в самом деле была талантлива!

К несчастью, она любила и Доминика. И больше всего на свете хотела, чтобы он её тоже любил…

— Ты всё уже обдумала? — спросил Доминик настолько неприятным тоном, насколько этой самой неприятности туда влезло.

— Что всё? — удивилась Майка.

— Развод.

Майка чуть было не выронила тарелку с купленными малюсенькими пирожками с оливками. Приобрела она их, когда покупала детям десерт. Сама аппетита не чувствовала и заметила, что Доминик тоже не хочет есть, а пирожки казались ей весьма подходящими к вечернему чаю. Тарелку Майка поставила на стол всего лишь с лёгким стуком, а вот её саму колотило от злости нешуточно.

— Совсем уже совесть потерял? — спросила она с горечью, усаживаясь со своим чаем за стол. — Вывалил вчера мне на голову вагон мельничных жерновов, а сегодня я должна уже весь катаклизм обдумать? Сам говоришь, довольно долго над этим мучился, может, и мне выделишь чуток времени на мучения?

Доминик стиснул зубы. Он сидел со своим стаканом по другую сторону стола и воспринимал окружающий мир как бы половинчато. Детьми занялся охотно, хотя немного скованно, и легко загнал их спать, в кухне навёл порядок автоматически, по накатанной заварил чай, а внутри у него всё бурлило. И это было заметно. Сверху застывшая лава, внутри же — вулкан, который он с трудом удерживает на привязи.

— Я не могу так долго ждать, — процедил он сквозь зубы.

Майка из последних сил старалась демонстрировать прежнюю придурковатую доброжелательность. Из неё так и лезли язвительные вопросы: разве Вертижопка такой пунктуальный поезд, что вот-вот тронется? или бедная девушка уже на сносях и хочет родить в законном браке? или у неё срок годности кончается, как у скоропортящихся продуктов — того и гляди, начнёт пованивать? Чего, собственно, он ждёт и почему не может, и что значит «так долго»?..

Последний таки выскочил:

— Что ты имеешь в виду, говоря: «так долго»? Как долго?

— Не знаю, я не выдержу такого положения!

— Такого положения, дорогой, скорее, я могла бы не выдержать…

— Сама его создаёшь!

Дикий вопль «свинья ты оборзевшая!» не раздался только потому, что у Майки от возмущения перехватило дыхание, и она, как ни пыталась, не смогла издать ни звука Что Доминик сошёл с ума, не осталось никаких сомнений! Боже милосердный, что на него нашло?

Минута молчания оказалась недолгой, но достаточной. Майка пыталась вернуть себе голос и только смотрела на мужа. Взгляда хватило.

В Доминике что-то щёлкнуло, треснула какая-то плотина, и в трещине сверкнул отвергаемый им мир. Ему стало неловко и даже стыдно, похоже, он перестарался, может, и впрямь, требовал слишком много и слишком быстро, но ведь… ведь… Что он мог поделать, когда Майка, словно колода, загораживала ему путь к небесному блаженству…

Доминик пребывал в состоянии типичного умопомрачения. Клинический случай, о чём он сам, понятное дело, даже не догадывался.

Майка почувствовала трещинку в муже и продолжала молчать, ей было удобно молчать, решила так молчать до второго пришествия, а там посмотреть, что получится. Ему надо, пусть и говорит…

Доминик сдался.

— Я же тебя прошу! — взмолился он жалобно. — Ведь от тебя всё зависит. Я же имею право на счастье!

Майка тоже не выдержала:

— Какое счастье?

— Личное. У любого человека есть право на личное счастье!

— У любого? Значит, и у меня?

Теперь язык проглотил Доминик.

— Я, конечно, не в счёт? — сухо подсказала Майка. — Вчера я была твоей любимой сестричкой, а сегодня я — враг, а кого волнует вражье счастье. Что же так изменилось со вчерашнего дня?

Доминик, конечно, мог ответить, но ответ ему самому крайне не нравился и заставлял предполагать, что ничего хорошего от этого ответа ожидать не следует. Никакой отмазки в срочном порядке он придумать не успел, не привык, бедняга, обманывать жену, поэтому пришлось ограничиться неразборчивым бормотанием о врагах и сестричках.

Тем временем Майка вспомнила, что имела благие намерения смягчать его болячки и постепенно излечивать от помрачения рассудка. Мягко и дипломатично.

— Раз ты хочешь быть порядочным человеком, а ты был таким, то и веди себя прилично. Нашёл себе райскую утеху, так и утешайся на здоровье, я не возражаю, спи с ней, сколько влезет, но обойдёмся без крайних мер…

— Нет.

— Что нет?

— Не буду… Не могу… Она не…

— Ах батюшки… Она без штампа не согласная? Вот зачем тебе развод… Это ж надо, до чего добродетельная девица!

Майка не успела прикусить свой острый язычок, и только жуткая мешанина самых разных чувств, переполнивших Доминика, спасла дом от тотального уничтожения. Вскочи он, тресни чем-нибудь об пол, Майка ответила бы тем же, а бьющихся предметов вокруг имелось навалом. Мужнин пыл охладил и тот факт, что Майка угадала, а в глубине души Доминика, словно заноза, сидело чувство справедливости. В итоге имущество не пострадало.

Вот именно, угадала, а как ему не хотелось этого осознавать.

— Я запрещаю! — прохрипел он дико и прервался, поскольку перечень всего того, что следовало бы запретить, получался слишком длинным.

Майка немедленно воспользовалась перерывом:

— Попробуй-ка ограничить свои требования! Тоже мне пуп земли, имей совесть! И подумай своей дурной башкой, от кого ты требуешь, чтоб я на колени встала, произнося её святое имя, в ножки ей кланялась! Не я в эту овцу влюблена, знаешь ли! Не я её обожаю! Она для меня не божество! Ты уж будь так добр, молись на неё сам, без меня, а я имею право, представь себе, даже не любить её!

Тут Майка спохватилась, что, пожалуй, зашла слишком далеко — так Доминик её и возненавидеть может, поэтому дала задний ход:

— Ладно уж. Тебя-то я любить не перестала и такого от меня нельзя требовать. Давай подумаем, как быть с этим идиотским разводом, для которого, похоже, юридических оснований маловато…

Опять пришлось притормозить, чтобы не спросить: может, ей ради его удовольствия в срочном порядке устроиться на работу в бордель или, как минимум, провести парочку ночей в вытрезвителе? Доминик был сейчас таким лакомым объектом для издевательств, что она с трудом сдерживалась, но на данном этапе не стоило его окончательно добивать. А жаль…

Из Доминика гейзерами била надежда:

— Если бы ты подала заявление…

Майка взглянула так, что слова замерли у него на устах, но муж собрался с силами и отчаянно договорил:

— …всё было бы просто. Я дал тебе повод…

А в Майке аккурат в эту минуту всё перевернулось вверх ногами. Забота о Доминике и опасения по поводу его умственного здоровья съёжились и отползли в сторонку, а их место заняла страшная злость на этого долбаного придурка и его нимфу-искусительницу. Эта извертевшаяся интриганка делает из него безвольного осла, а он и рад-радёшенек. Ну что ж, она, Майка, им поможет… Будут ждать развода до морковкина заговенья!

— По мне, всё нормально, — прервала она Доминика, снова становясь спокойной и даже вежливой. — Я не вижу причин менять что-либо в нашей жизни.

— Зато я вижу!

— Ничем не могу помочь. Если видишь, меняй.

— Ты же обещала помочь.

— В чём? Ломать свою жизнь?

— Мне кажется, она уже сломана. Ты же говорила, что меня любишь…

— А тебе это не нравилось, правда?

— Я бы предпочёл, чтобы поменьше…

— Вот я и выполняю твои пожелания. Мои чувства меняются удивительно быстро. Чувствую, что уже почти разлюбила.

Доминик обрадовался, как последний дебил:

— Тогда у тебя нет причин не соглашаться на развод!

— Как раз наоборот. Нет причин соглашаться. Плевать я хотела на твои нужды и твои удовольствия. А две самые, что ни на есть, принципиальные причины спят там, в соседней комнате. Одинаково важные и для тебя, и для меня.