Беата задумалась, разглядывая табличку, прикреплённую к кровати.

— Судя по тому, что я вижу, сможете. Но с трудом — поначалу, потом нормально. Если честно, то дольше всего вас будет беспокоить покалеченная, прошу прощения, попа. Ну и позвоночник должен отдохнуть. Завтра, скорее всего, вас положат на живот, я подойду и прослежу, а вот сразу забрать домой не получится. Три дня надо спокойно полежать, что бы там ни говорили о нашей медицине, а больного с внутренней гематомой мы на улицу не выгоняем.

— Во всяком случае, редко, — утешила Майка.

Оживлённого обмена мнениями об особенностях поведения внутренних гематом не прервал даже вечерний обход, который ненавязчиво мелькнул и исчез вдали. Конец дискуссии положила Данута.

— Пусть только этот доктор Выкидайло попробует ко мне подойти! — страшно прорычала она. — Богом клянусь, у самого будут пролежни, а пластырь — железно, уж я позабочусь. Фамилию я услышала. И запомнила!

— Он Убегайло, а не Выкидайло… — робко попыталась её поправить одна из сестричек, которые, проигнорировав обход, по-прежнему торчали у постели проблемной пациентки уже не столько напуганные, сколько озабоченные. Старшая мегера-гарпия делала вид, что их не замечает.

В разговор вступила вторая девчушка:

— Завтра с утра будет доктор Курвель.

— Как?

Вторая смутилась:

— Да я знаю, что он не Курвель, но никак не могу запомнить. Такая хитрая фамилия… Кулер? Бойлер? У меня как этот Курвель застрял, так и остался, по-другому не выходит.

— Куйвелер, — сухо исправила Беата. — И смотри, чтобы он этого «Курвеля» не услышал, он обидчивый. А вообще-то вполне приличный, только ко всем пациентам относится как к бесчувственным чурбанам или на редкость тупым коровам. Людей не видит, одни истории болезни.

— Из большой бутылки раз, — вырвалось у Майки, которой уже никак не удавалось сдерживать своего отличного настроения.

Сказанное привлекло всеобщее внимание, и пришлось его удовлетворить. Майка охотно пересказала историю, которой поделился предыдущий техник, работавший ещё до Вертижопки и красочно описывавший медицинские процедуры, применяемые в армии. Солдаты-новобранцы стоят в строю, все с одним недомоганием — поносом. Пан доктор идёт вдоль шеренги с санитаром и командует: «Из большой бутылки раз!» Сопровождающий его санитар немедленно выдаёт порцию лекарства.

Один солдатик возражает, что никакого поноса у него нет, зато есть сердечная недостаточность. Пан доктор долго думает и, наконец, отдаёт приказ: «Из большой бутылки… два раза!»

И представьте, солдат выжил.

Добычей Майки стал противопролежневый пластырь, который Данута хотела во что бы то ни стало увидеть собственными глазами. И добилась своего. В порядке извинения одна из девчушек позаимствовала из аптечки даже два пластыря, один побольше, другой поменьше, и предъявила потерпевшей. Загадочным образом тот, что побольше, оказался в Майкиных руках, и ей никто не помешал забрать его с собой. Так, на всякий случай…

Нет, определённо знакомство со шведской бизнес-принцессой оказалось бесценным!

— Так вот, из того, что она говорит и делает… или не делает, следует вывод, — оживлённо рассказывала она Боженке. — Это сдирает с человека кожу и исключает любое движение. Где там крутить — она своим задом шевельнуть не может, и ещё неизвестно, восстановится ли та кожа полностью. Огрубевшая отрастёт и совсем станет негодящая для гимнастических упражнений.

Подруги сидели в мастерской озеленителей, поскольку Майка, вдохновлённая своим открытием, подогнала ночью работу и с частью рисунков приехала в офис. Боженка сосредоточенно выслушала отчёт о лестничной катастрофе.

— Это мысль, — похвалила она. — Ведь без своей задницы Вертижопка — ничто. Погоди, говоришь, каждому, у кого настоящие пролежни, так кожу сдирают? Странный какой-то способ лечения…

— Да ты что, вовсе нет. Я узнавала — осторожно отлепляют, медленно и аккуратно. Это те две дурынды испугались и в спешке отодрали.

— Везучая деваха, — сочувственно пробормотала Боженка и встала с кресла на колёсиках. — Анюта должна вот-вот вернуться, но я всё равно кофе заварю. Тут у меня ассоциация появилась, немного из другой области, но по теме, если взять колючую проволоку и кожу, больше всего подходит этот, как его, бизон…

У Майки перед глазами тут же пронеслось стадо бизонов, размалывающих в пыль лежащего на животе наказуемого, но сразу стало понятно, что это не то. Боженка говорит о чём-то другом.

— Бизон? Может, бизун — плётка такая?

— Что? О, господи, и ошибиться нельзя! Ну правильно, плётка, кнут с такими узлами или шипами, лично я дела не имела, но где-то слышала или читала, что кожу разрезает. Погоди, из чего подмётки делают? Из воловьей шкуры, верно? Ну вот, шкуру старого вола спокойно рассекает, а из кого понежнее может бефстроганов сделать. Я бы голосовала «за». Предпочитаю кофе из чашек, потому их тут и держу.

— Мне кажется, узелки у разных приспособлений имелись, — осторожно заметила Майка. — Я тоже люблю из чашек. За исключением кипу, что, скорее, в интеллектуальных целях использовали. Всякие там нагайки, батоги, забыла, что ещё… Очень может быть, твой бизун — самый подходящий.

Боженка заварила растворимый кофе и подала Майке, осторожно разместив чашку на пустой в данный момент подставке для цветов. Обе размышляли насчёт сахара и не заметили, как вернулась Анюта.

Та вошла с огромной пачкой снимков в руках, а за ней Луиза несла большую плоскую картонную коробку. Обе сразу скрылись за развешенными рабочими фотографиями и занялись распаковыванием принесённого.

— Ты права, — продолжала Майка, помешивая кофе. — Этот вертлявый зад надо обезвредить, потому как он является очевидной угрозой обществу. Откуда нам знать, на кого попадёт?

— Ниоткуда, — поддержала подругу Боженка и подъехала со своим кофе к ней поближе. — Только точно не на моего Януша.

— С чего ты взяла? — заинтересовалась Майка.

— Уже видел её, и ничего. Не повёлся.

— Уверена? А вдруг притворялся?

— Ничего подобного, ему притворяться, как корове танцевать, мы со средней школы знакомы, ему никогда худосочные блондинки не нравились. Потому меня и выбрал.

— Это ты для него раздобрела? Боюсь тебя огорчить, но в последнее время ты ещё прибавила.

— Не боись. Ему и ещё толще сгодится, предпочитает держать в руках крупный объект. Разнесло меня от обжорства, но я собираюсь малость сбросить — для себя и для твоего кресла, того, античного. Сама видишь, не держу здесь никаких пирожных, батончиков и прочей дряни, а эта рассада вообще несъедобная, опять же служебная.

— Да и немного её, на приличное блюдо не хватит, — заметила Майка, критически разглядывая несколько ящиков с растениями. — Я, во всяком случае, решила и решения своего не изменю. Её паршивая задница пострадает!

Боженка с энтузиазмом поддержала решение подруги:

— Отомстишь?

— Точно. Это будет месть.

— И как всё-таки — если пластырь и бизун ненадёжны?

— Задом вертят мышцы, это я в больнице узнала от одной медсестры, когда с пострадавшей Данутой валандалась. Лучше всего было бы порезать мышцы на ягодицах. Поперёк.

Боженка одобрительно кивала головой, попивая кофе. У неё за спиной Анюта в полном молчании варила кофе для себя и Луизы, которая за стендом с фотографиями и вовсе, казалось, не дышала.

— Вот, к примеру, бритва бы тоже сгодилась, — продолжала практические рассуждения Майка, уставившись на острые листочки молодой поросли. — Мой прадедушка опасной бритвой брился. Мне пять лет было, он отлично выглядел для своих лет, помню, точил бритву на брючном ремне.

— На себе? — изумилась Боженка.

— Нет, что ты. Привязывал его к дверной ручке. А я глаз не могла оторвать. Как она резала, невероятно! Не знаю, куда бритва подевалась после прадедушкиной смерти, но я бы ей всё равно пользоваться не стала.

— Почему?

— Противно к Вертижопке приближаться.