Поздней осенью того же года в столице уже стало ясным: на далеком Яике вспыхнул не рядовой бунт, каких в каждом году был не один десяток, —там началась крестьянская война против дворян-помещиков. Это понимание характера народного движения и его реальной угрозы всему самодержавному режиму было с предельной ясностью выражено в манифестах Екатерины, в мероприятиях правительства. Екатерина была вынуждена вступить в единоборство с Пугачевым. В ответ на его указы она писала свои манифесты, в которых обращалась к населению восставших областей, призывая его отстать от самозванца, перейти на ее сторону. Уговаривая, она грозила, что будет в противном случае считать их также «бунтовщиками и возмутителями». Ответом на этот царский манифест было расширение восстания. С Яика и оренбургских степей оно перекинулось на Урал, Магнитную и Белорецкие заводы, к башкирам, жившим по реке Белой. Менее чем через полгода пожаром возмущения было охвачено Поволжье. Вскоре Казань, Саратов, Пенза пали под ударами пугачевских армий. Направление движения Пугачева было очевидно: он шел на Москву. Обе столицы были переполнены беглецами—тысячи дворянских семей в панике прибыли «под монаршую руку». Тысячи остались на месте, пав жертвами справедливого возмездия.

Екатерина поняла, что зашатался престол, всей поме-щичье-самодержавной России грозила великая опасность. Приходилось принимать решительные меры к спасению. Полки, один за другим, отправлялись к месту боев. Иногда приходили известия—Пугачев разбит. Но, разбитый под Оренбургом, он появлялся в Уфе, разбитый под Уфой, он с новыми силами подступал к стенам Казани. Приходилось принимать чрезвычайные меры. Из столицы двинулась гвардия. Спешно повели переговоры с врагом внешним—Турцией, о мире, чтобы .бросить силы освободившейся армии на врага внутреннего.

Армия Пугачева была и сильной и бесконечно слабой одновременно. Силы ее в народности,—в нее шли угнетенные русские люди «с веселием мщения». Шли крепостные крестьяне, шли бурлаки, как тогда на Руси называли наемных рабочих, шли крепостные, работавшие на заводах, шли пребывавшие в рабстве башкиры и другие угнетаемые царизмом народы. Эта армия действовала решительно, быстро, отважно. И в то же время она была слабой, лишенной единства, неорганизованной, воодушевляющейся более против конкретно знакомых носителей зла, против ненавистных мучителей, чем против всего крепостнического государства. Поэтому, не понимая отчетливо своих общеклассовых и национальных задач, часто руководимая защитой своих ' непосредственных, узко понятых интересов, она так же быстро распадалась под ударами правительственных войск, как быстро создавалась на почве ненависти к своим угнетателям, на почве твердого желания разбить цепи рабства и обрести желанную свободу. Но как ни слаба была пугачевская армия, она почти полтора года победоносно воевала с отлично подготовленными профессиональными войсками Екатерины. Это было возможно потому, что Пугачев нес вольность, и народ всюду шел за ним, приветствовал его, помогал ему, поддерживал его.

Работая в качестве военного прокурора (обер-аудитор) при штабе петербургского главнокомандующего, Радищев оказался близок к Военной коллегии, месту, куда стекались все донесения о действиях Пугачева, и потому был в курсе всех событий. Он читал сводки полковников, генералов, командующего Бибикова, знакомился с многочисленными следственными делами пойманных «возмутителей», с волнением брал в руки указы Пугачева—документы исторической важности, живые свидетели государственного творчества народа. Военачальники доносили из армии, что вступление Пугачева в города и села вызывало празднества, народ встречал его с хлебом-солью, «в лучших платьях», «показывая радостный вид». Пугачев специальными манифестами жаловал народу волю, освобождая от подушных податей и рекрутского набора, передавал землю помещиков «навечно» крестьянам. В указах говорилось: «Жаловать буду вас всех во-первых: вечно вольностию, реками, лугами, всеми выгодами». Указы Пугачева выражали самые задушевные народные чаяния и мечты: «Отныне я вас жалую землями, водами, лесами, рыбными ловлями, жилищами, покосами и морями, хлебом, верою и законом нашим, посевом, телом, пропитанием, рубашками, жалованием, свинцом, порохом и провиантом, словом всем тем, что вы желаете во всю жизнь вашу». И подпись под этими указами всегда была неизменной: «Делатель благоденствия, сладкоязычный милостивый, мягкосердечный российский царь император Петр Федорович, во всем свете вольный». Или: «Ваш доброжелатель, духовно усердствующий государь». И народ верил этим наименованиям, действительно Пугачев был для них доброжелатель, ибо рушил он рабство, мучителей убивал, жаловал вольность, землю, прощал вины и проступки, обещал помощь, защиту и участие. В донесениях, адресованных Военной коллегии, сообщалось, что крестьяне повсеместно о своем мужицком царе отзывались так: «Был он нам, черни, не злодей, а приятель и заступник».

Но этому могучему стихийному движению крестьян за свою свободу не суждено было победить. «Отдельные крестьянские восстания даже в том случае, если они не являются такими разбойными и неорганизованными, как у Стеньки Разина, ни к чему серьезному не могут привести. Крестьянские восстания могут приводить к успеху только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями, и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями. Только комбинированное восстание во главе с рабочим классом может привести к цели. Кроме того, говоря о Разине и Пугачеве, никогда не надо забывать, что они были царистами, они выступали против помещиков, но за «хорошего царя». Ведь таков был их лозунг»³.

Восставших все больше и больше теснили хорошо вооруженные войска правительства во главе с екатерининскими генералами.

В армии же Пугачева начался распад. Ее солдаты, вчерашние крестьяне, получив свободу и землю, бросали армию и оставались в своих селах. Крестьяйская армия, воодушевляемая идеей «хорошего царя», не осознавала своих классовых интересов, не понимала Общегосударственного размаха борьбы, действовала стихийно. Это было исторически неизбежной слабостью крестьянства. Ею пользовались екатерининские генералы. Располагая огромными вооруженными силами самодержавного государства, они жестоко расправлялись с восставшими, хитростью и подкупом пытаясь заполучить вождя и руководителя восстания —Пугачева.

В ноябре 1774 года выданный царским генералам Емельян Пугачев был доставлен в Москву. На Волге ещз с полгода гуляли отдельные отряды бывшей могучей армии. Восстание было подавлено.

С утра 10 января 1775 года в Москве на Болоте, несмотря на лютый мороз, собралась многотысячная толпа. Даже крыши домов и лавок были усеяны людьми. Народ стоял в ожидании уже несколько часов. Наконец вдали показались сани, и в народе закричали: «Везут! Везут!»

В санях на возвышении сидел Пугачев с открытой головой и кланялся народу, что стоял на всех улицах. Пугачев взошел на эшафот. Стоявшие вокруг войска взяли на караул. Чиновник принялся читать манифест. По окончании чтения Пугачев широко взмахнул рукой, перекрестился и, заторопившись, стал прощаться. Кланялся во все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти, в чем я согрешил перед тобою...»

Экзекутор дал знак, палачи бросились к Пугачеву и стали торопливо раздевать его. Через минуту Пугачева казнили.

Именно в этом 1775 году Радищев уходит в отставку. Вряд ли можно сомневаться в политических мотивах этой отставки. Радищев бросает военную службу, уходит из штаба петербургского главнокомандующего и делает все это в момент начавшейся жестокой расправы над «возмутителями». Несомненно, Радищеву предстояло исполнять волю монархини и карать «мстителей». И он не пожелал быть этим орудием ненавистной ему Екатерины. Уже был известен в России пример использования отставки, как средства сохранения своей независимости от правительства. Новиков первый после службы в Комиссии по составлению нового Уложения категорически отказался служить и в возрасте двадцати трех лет сделал беспримерный в России шаг—ушел в отставку, занялся общественной деятельностью, публично объявив русским людям о своем нежелании служить на государственной службе. Позже, в 80-е годы, к отставке прибегнет Фонвизин. Радищев уходит в отставку в 1775 году, два года не служит совсем, несколько раз уезжает на много месяцев из столицы в Москву и к родителям. В этот период он женится на сестре своего товарища Рубаиовского Анне Васильевне. В 1777 году он вернулся на службу, но не военную, не юридическую, а хозяйственную, поступив вКом-мерц-коллегию, находившуюся под управлением либерально настроенного графа Александра Воронцова, ненавидевшего деспотический режим Екатерины II.