Новиков и принялся за разоблачение этой лжи; он задался целью сорвать маску просвещенного монарха с Екатерины-писателя, показать обществу подлинное лицо монарха-деспота, занимающегося литературой.

В Комиссии спорили, полемизировали друг с другом депутаты враждебных лагерей—демократы и дворяне. На страницах «Трутня» разгорелась беспримерная в России политическая полемика между частным лицом, демонстративно отказавшимся от службы государыне, писателем, занявшимся общественной деятельностью, и всесильным самодержцем, играющим роль просвещенного

монарха. Используя последнее обстоятельство, он притворился, что ему неизвестно, кто истинный автор статей в журнале «Всякая всячина», что ему неизвестно участие русской императрицы в ее собственном журнале, и повел решительную и беспощадную борьбу с ним. Действуя умно и талантливо, он системой намеков создал образ этого коронованного автора политических статей в правительственном журнале. Этот автор—«пожилая дама» нерусского происхождения, плохо владеющая русской речью, притворяющаяся мягкосердечным и либерально настроенным писателем, а в действительности являющаяся «неограниченным самолюбцем», претендующая быть «всемирным возглашателем истины», «наставником молодых», принимающая только похвалу ее таланту, не знающая удержу в своем самодержавном гневе и оттого беспрестанно угрожающая своим противникам «кнутами да виселицами». В сатирическом образе, созданном Новиковым, все сразу узнали Екатерину. Мужество писателя, решившего показать обществу истинное лицо Екатерины-самодержицы, отважное разоблачение легенды о просвещенном характере русского абсолютизма, так любовно создаваемой самой Екатериной, привлекли всеобщее внимание, вызвали сочувствие многих. Журнал Новикова стал пользоваться огромной популярностью. Потребовалось увеличить его тираж. Выпущенное в том же 1769 году второе издание немедленно разошлось. Все попытки Екатерины средствами полемики уговорить Новикова кончились неудачей. Пришлось признать себя побежденной и отказаться от роли монарха-писателя, прекратить свою литературную деятельность, закрыть свой журнал «Всякая всячина» с тем, чтобы полицейскими мерами прекратить деятельность Новикова. В самом начале 1770 года его «Трутень» был закрыт.

В России было немало людей, которые не только следили за полемикой, но и сочувствовали Новикову. Свидетельством этого служат и растущие тиражи «Трутня», наряду с падением тиражей «Всякой всячины», и моральное поражение Екатерины в этой борьбе, и гласно высказанное признание нужности деятельности Новикова со страниц журнала «Смесь». В XX листе этого журнала, сразу после писем Правдолюбива и грозных ответов на них «Всякой всячины», было помещено письмо под названием «Господину издателю «Трутня»: «Прочитав вашего издания листы, начал я иметь к вам почтение». «Вы выводите пороки без околичностей, осмеиваете грубость нравов испорченных». «Г. издатель, не смотрите на клевещущих на вас, презирайте их, они достойны вашего презрения, и не смотря продолжайте свой труд так, как вы начали. Выводите порочных, ибо пороки, вообще осмеиваемые, не исправят порочных настоящего времени. Вы тем самым не раздражите истинных сынов отечества, ибо они сплетают вам за сие похвалы»; помните, «что вы прямой друг истинного человечества».

Как видим, значение сатирической деятельности Новикова определяется прежде всего тем, что на страницах его журнала «Трутень» запечатлелась исторической важности борьба оппозиционной русской литературы с Екатериной, борьба, закончившаяся тем, что самодержица была вынуждена ретироваться, борьба, обеспечившая возможность дальнейшего развития не зависимой от правительства, выражающей коренные нужды народа политической и социальной мысли.

Что же происходило в русской колонии студентов?

По свидетельству Радищева, основные знания он приобрел в домашних самостоятельных занятиях под руководством Ушакова. Ушаков был для Радищева «вождем юности», «учителем по крайней мере в твердости».

Федор Ушаков считал, что ограничиваться науками, преподававшимися в университете, нельзя. Изучая философию, он стремился «иметь понятие и о других частях учености». Главное же, что волновало его, это «наиважнейшие предметы, до человека касающиеся в гражданском состоянии». Для приобретения же «разных знаний он надежнейшим всегда почитал прилежное чтение книг». Так началось чтение сочинений по философии, праву, истории, социологии, политике. Читались книги древних авторов и новых философов, ученых мужей и современных политиков. Так началось знакомство с философией, политикой, литературой французского просвещения, с Руссо и Гельвецием, Мабли и Дидро. Чтение этих книг проходило под руководством Ушакова. Именно в этих чтениях перед Радищевым открылись в Ушакове ясный самобытный ум мыслителя и сочинителя.

. Талантливость Ушакова сказалась прежде всего в отказе от «страдательного» состояния своего разума.

Радищев так отмечает эту замечательную черту: «Вращался всечасно между разными предметами разумения человеческого, невозможно было, чтобы в учении разум Федора Васильевича пребыл всегда, так сказать, страдательным, упражнялся только в исследовании мнений чуждых». '

Ушаков, как подлинно самобытный мыслитель, смело устремился к нроложению новых путей, «вдаваясь в области неизвестные». «В сем-то и состоит различие обыкновенных умов от изящных,—заявляет Радищев.—Одни приемлют все, что до них доходит, и трудятся над чуждым изданием, другие, укрепив природные силы своя учением, устраняются от проложенных стезей и вдаются в неизвестные и непроложенные». Деятельность на благо своего народа, деятельность практическая, исполненная твердости и непоколебимости, выводящая человека из узкого мира лишь своих частных интересов,—вот основное качество и свойство характера Ушакова—мыслителя и гражданина. «Деятельность,—говорит Радищев,—есть знаменующая их (людей, подобно Ушакову.—Г. М.) отличность».

Под руководством Ушакова и начал «учиться мыслить» Радищев. Он читал и Руссо, и Мабли, и Гельвеция, «укреплял природные силы свои учением», учился мыслить, то есть, «соображая их мнения со мнениями своего учителя», старался «отыскать истину в среде различия оных». Огромное значение имели для Радищева и собственные сочинения Ушакова—его «Размышления»: «О праве наказания и о смертной казни», «О любви», «Письмы о первой книге гельвециева сочинения «О разуме».

Последняя книга есть конкретный пример сознательного, критического отношения к изучаемому материалу. Сочинения Гельвеция «О разуме» Ушаков получил от проезжавшего Лейпциг русского офицера Ф.,—видимо, Федора Орлова, брата екатерининского фаворита. Характерно именно это упоминание: русский вельможа, следуя моде русского двора, читал книги французских мыслителей, представляя собой разновидность новомодных «русских вольтерьянцев». По свидетельству Радищева, «Ф. толикое пристрастие имел к сему сочинению, что почитал его выше всех других». И тут же, не скрывая своей иронии, добавляет: «Да других, может быть, и не знал». Так вот, получив эту книгу, Ушаков и Радищев

принялись ее читать «со вниманием», «и в оной мыслить научилися». Мы уже знаем, что значит, по Радищеву, «учиться мыслить» — сопоставлять мнение автора с собственным и в различии отыскивать истину. Примером такого учения и являются ушаковские «Иисьмы». Это сочинение— результат самостоятельного и критического подхода к многим вопросам, затронутым Гельвецием. Видимо, «Письмы» эти предполагалось опубликовать, и, таким образом, они должны были стать известны Гельвецию; во всяком случае Радищев сообщает, что Гельвеций знал об' изучении русскими студентами книги «О разуме»: «Гельвеций,

конечно, равнодушно не принял, узнав, что целое общество юношей в его сочинении мыслить училося». Об этом Гельвецию сообщил Гримм, французский писатель, друг Гельвеция и Дидро, во время своего пребывания в Лейпциге познакомившийся с русскими студентами.

В других сочинениях Ушакова также критически пересматриваются некоторые в высшей степени распространенные теории французских мыслителей. Ушаков прямо заявляет: исполнение сего предприятия «требует напряжения разума и довольного времени; да и тем паче, что не всегда я с автором одного мнения». Это заявление Ушакова знаменательно тем, что оно почти дословно воспроизводит приводившуюся выше формулу Козельского из его «Философических предложений».