— Понимаю, — глухо ответил Измаил. — Не шуми, Лида. Плащ-то сними... Не в гостях.

Лида повесила плащ и остановилась посреди комнаты — маленькая, воинственная, готовая немедленно спорить со всяким, кто будет несерьезно относиться к тому, что ее взволновало до глубины души.

Но спорщиков не нашлось. Парни, нахмурясь, глядели на Измаила.

— Ребята, вы чего? — спросил он. — Будто я преступник, а вы судьи.

Лида обескураженно махнула рукой.

— Ну, вот замолол! Какие такие судьи? Не хочешь, можешь не говорить.

— Нет. Про судей я так, для шутки, — принужденно улыбнулся Измаил. — А с женитьбой — сам не знаю, как получилось... Понимаю — быстро все очень, мало знаем друг друга, все еще не устроено... Но... это всерьез.

— Старик, ты пойми нас правильно, — неторопливо и внушительно сказал молчавший доселе Егор. — Мы ж тебе не чужие. И если бы мы только спали под одной крышей да ели вместе — грош цена была бы нашей коммуне... Ты же сам говорил об этом не раз. Я лично против Маши не имею ничего... Хорошая девчонка. Но ты ведь и ее судьбу решаешь. И потом — очень уж вы разные и любите разное: она — цирк, ты — науку.

— Отговариваешь? — усмехнулся Измаил.

— Нет. Пытаюсь понять тебя. И, как говорят французы, простить твою горячность.

— Мне что — пять лет? — вспылил Измаил. — Все за меня волнуются, переживают...

— Почему ты говоришь: «мне» да «я»?! — возмутилась Лида. — А Маша? Ты и за нее решил: бросай цирк, займешься чем-нибудь другим! А может, у девчонки призвание? Ты не имеешь права, не подумав, вмешиваться в чужую жизнь! Иначе все твои слова о благородстве, чести — просто красивые слова...

— Я все понимаю, дорогие мои судьи, — негромко, но с какой-то затаенной силой сказал Измаил. — Я сам тысячу раз давал другим советы и не знал, что порой они просто невыполнимы... Я люблю ее.

Все замолчали.

Славка поднял голову и посмотрел на Измаила: «Нет, он не лжет, каждое его слово — правда. У них с Машей это — всерьез».

Как ни странно, эта мысль принесла ему облегчение.

— В субботу, говоришь, свадьба? — спросил он все тем же хрипловатым голосом. — Надо в складчину, один не вытянешь...

Лида вздохнула. Она не все рассказала парням.

— Скажи, — спросила она Машу, — почему именно Измаил, а не кто-нибудь другой?

— Я люблю его, он красивый! А еще, он сильный! И у него дед...

— Да, да, я знаю! — перебила ее Лида. — За Цусиму. Я все знаю.

Ее покоробили эти слова «красивый», «сильный»... И только-то надо для любви?!

Но сейчас, когда Измаил при встрече повторил: «Я люблю», Лида устыдилась своих сомнений. Она подумала, что родились они от вечного сознания собственной некрасивости, и вспомнила свою первую влюбленность: красивый мальчик-одноклассник. Ухаживал за ней и втихомолку списывал задачки и сочинения. После выпускных экзаменов даже не подошел. Как смешно, мелко! А Лиде хотелось большого, на всю жизнь, чувства: она знала, что способна так любить.

Долгим взглядом она посмотрела на Гришку: до чего же парни бывают недогадливы...

Ярким солнечным днем возле загса стояли празднично одетые Гришка, Славка, Лида, парни из группы Измаила.

Держа вниз головой букет астр, Славка лихорадочно расхаживал взад-вперед и мысленно, как заклинание, твердил: «Верить в своих командиров! Верить в своих командиров!»

Вчера он еще на что-то надеялся, думал, что все еще может измениться. Но суббота подкралась быстро, и теперь все душевные силы понадобились Славке, чтобы не уйти отсюда, не возненавидеть Измаила. Он боялся этого, боялся больше, чем страданий уязвленного самолюбия, отвергнутой любви, которая так была ему нужна и которую он так ждал...

В два часа, точно в назначенное время, напротив загса взвизгнули тормоза старенького такси.

Из машины вышли Измаил и Маша, Егор и Скальд.

Маша в белом платье с кружевными рукавами, с высокой прической, делавшей ее лицо как будто похудевшим, непривычно-взрослым, обвела всех взглядом. «Тети Симы нет», — подумала она, но тотчас забыла.

Измаил, в черном костюме, который подчеркивал его статную фигуру, тронул Машу за руку:

— Пора...

Маша вздрогнула, изо всех сил сжала его руку, не замечая, что Измаилу больно, и решительно пошла вперед.

Перед общежитием от зачастивших дождей не просыхала лужа. Когда подошли к ней, раздались возгласы: «В обход!»

Измаил отрицательно покачал головой. Все остановились, ожидая, что он станет делать. А он спокойно передал букет Славке, поднял Машу на руки и прыгнул, не запачкав ботинок.

Все зааплодировали.

«Я бы так не смог», — подумал Славка. Почему-то от этого признания на душе стало спокойнее.

На этаже было празднично. Горели стосвечовые лампочки. Выкрали у литераторов трюмо. Оно загораживало дорогу, и даже парни задерживались возле него, охорашиваясь.

Магнитофон, взятый напрокат у химиков, не унимался ни на минуту.

Какие-то веселые девчонки встретили Машу и повели вперед, оберегая ее платье от вынесенных в коридор кроватей.

Свадьба заняла две комнаты. А казалось, празднует весь этаж.

Приходили все время новые люди, жали Измаилу руку, поздравляли невесту.

— Это еще что! — говорил быстро захмелевший Гришка, наклонясь к Маше. — Закончатся лекции — вот когда начнется настоящий пир!..

Маша чувствовала себя, словно в радостном сне. Парни, парни! Много парней и девушек! И все добрые, ласковые. Зовут ее по имени, радуются ее счастью. Лида хлопочет у стола, всех усаживает, обо всех заботится... Милая, добрая Лида!

Измаил раскинул руки на спинки стульев и кажется Маше самым надежным, самым прекрасным на свете.

И так не хочется думать, что в восемь вечера представление, работа... Тетя Сима не отменила номера. Это было ее протестом против Машиной свадьбы.

В семь вечера Маша поманила Измаила в коридор и сказала, что идет на работу.

— Я с тобой! — ответил он просто.

За кулисами, на конюшне, раскричался верблюд. Два берейтора с трудом выволокли его в крытый дворик и принялись лупить.

— Они что, сдурели?! — рванулся туда Измаил.

— Не надо, — остановила его Маша. — Байнур — халтурщик. Вчера сбросил девочку, а сегодня не желает выходить на манеж. — И потащила хмурого Измаила дальше.

Всюду было полутемно, холодновато, дорогу загораживали ящики, пестрые лесенки. Суетились униформисты.

— Я переоденусь, а ты подожди! Вот щелочка, будешь смотреть...

Маша убежала. Измаил полез в карман за сигаретами. Чиркнул спичкой.

— Ван минитс! — Кто-то дунул на его спичку из-за плеча.

Измаил нервно обернулся.

Разукрашенное помадой и гримом лицо коверного.

Клоун протянул руку:

— Витя.

Измаил пожал его длинную, с сильными гибкими пальцами руку.

— Ноу смокинг! Запрещено курить, — сказал Витя дружелюбно.

Измаил торопливо скомкал незажженную сигарету.

— Айда во дворик! — подмигнул ему клоун. Измаил отрицательно покачал головой:

— Байнур...

— А-а... — сказал Витя и шепотом добавил: — Первый раз у нас?

— Да.

— Ничего. Новички все поначалу психуют. На любой работе. У нас тоже психуют.

— Я не артист. Я... так, — смутился Измаил.

Из гримерной выбежала Маша. В первый момент Измаил не узнал ее. Расшитое блестками трико. Коротко и туго схвачены волосы. Но главное — улыбка. Какая-то накрашенная, неисчезающая улыбка, делающая Машу незнакомой.

— Привет, Витя! — Она помахала клоуну рукой.

Но Витя не ответил. Он посмотрел на Измаила, как на лишнего, чужого здесь человека, и грустно отошел.

— Ничего, — ободряюще шепнула Маша Измаилу. — Привыкнут.

В это время по ту сторону занавеса объявили:

— Артистка... Мари-ия Са-а-ловей!

Маша покрутилась на дощечке с мелом и побежала на арену.