В данный момент объектом моего внимания стала женщина неопределенного возраста. Ей могло быть, как и тридцать, так и пятьдесят. Длинный халат балахоном висел на ней, платок съехал на бок, обнажая голову с проседью, калоши надеты на босую ногу.

На лице женщины не было косметики. Глаза карие, в уголках которых лучами собирались морщинки, губы обветренны. На лице ее отражалась какая-то глубокая печаль и усталость. Если женщине и было немного лет, то в душе ей наверно было лет сто. Единственное, что свидетельствовало о ее молодости — это белые ровные зубы. У нее была красивая улыбка и очень приятный голос. Свободная одежда нелепо висела на женщине и скрывала ее фигуру, разглядеть ее телосложение мне не удалось.

Мысленно я преобразила женщину. Сделала прическу, макияж, одела в элегантный костюм, обула в туфли на высоком каблуке. Получилось очень даже ничего. Но нарисованная мной женщина выглядела бы здесь нелепо, а реальная никак не отличалась от остальных и вполне гармонично вливалась в эту обстановку.

Закончив экспериментировать с ее внешностью, я подумала, интересно, о чем она мечтает.

Женщина несколько раз посмотрела в мою сторону, видимо, заметила мой изучающий взгляд, мне стало неловко, и я отвела глаза.

Пока я размышляла о ее мечте, женщина уже набрала воды и проворно толкала тачку с флягой. Прощаясь со своей собеседницей, она пожаловалась, что ее пятимесячный ребенок заболел и совсем не спит ночами, а ее единственное желание на сегодняшний день — выспаться. Все оказалось куда проще, чем я думала.

Рассуждая о чужих мечтах, я поняла одну очень важную вещь: мы, люди, живущие на войне, уже не о чем не мечтаем. Да, да, мы просто забыли, а может, боимся мечтать. Просто живем одним днем, в котором так много проблем, что не остается места для мечты. У нас нет желаний, фантазий, их откладывают на то время, когда кончится война. Есть только инстинкты, главный из которых — выжить.

Женщина ушла, оставляя за собой запах кислого молока и хлеба.

Выжидая своей очереди, я не только наблюдала за людьми, еще вдыхала огромное количество запахов. Это запах сырой земли, травы, ржавой трубы, из которой набирали воду, запах навоза, распекшегося на солнце, и много индивидуальных запахов, которые принадлежали людям, находившимся здесь.

Вообще запахи играют для меня не последнюю роль. И мое не в меру чувствительное обоняние остро реагирует на все ароматы, при этом вызывает в памяти разные ассоциации. Запах молока напоминает мне детство. Запах дождя как-то странно волнует душу, наполняя приятным ожиданием, правда неизвестно чего. Запах сирени напоминает о моем дне рождения, потому что цветет в мае. А запах керосиновой лампы, воска горящей свечи, дешевого мыла из коробок с гуманитарной помощью, наверное, всегда будут ассоциироваться с войной. Знаете, как пахнет война?

Она пахнет керосином, кровью, пылью и страхом.

Подошла моя очередь набирать воду. Наполнив кое-как ведра, (должна признаться, задача оказалась не из легких, во всяком случае, для меня), я поплелась домой. С непривычки приходилось часто останавливаться. По дороге думала, если в ближайшее время придется так добывать воду, то мои руки могут вытянуться до колен.

Подойдя к дому, я увидела, что соседская детвора объедает нашу черешню. Разрешила им полакомиться, предупредив, чтобы не ломали ветки.

О детях войны разговор особый. Они совсем не похожи на детей, живущих на мирной территории. Эти дети не знают что такое цирк, театр, сюрпризы и подарки на праздники. И взгляд у них другой неуверенный, затравленный и диковатый как у волчат.

Сколько раз приходилось наблюдать, как, заслышав гул самолета, дети заходились в истерике, прячась за родителей. Ведь им неизвестно, что существуют мирные пассажирские самолеты, для них любой самолет бомбит и уничтожает.

Военное время превратилось для них в долгие каникулы. Школы разбиты, а те, что уцелели, закрыты на неопределенное время. Многие из детей не умеют ни читать, ни писать. Но зато каждый из них знает, что такое война не понаслышке. Ребятня уже различала: из какого оружия ведется обстрел и могли определить по свисту мин, на каком расстоянии они упадут. Дети, помогая своим родителям, торговали на рынках.

По сей день очень часто можно увидеть ребенка продающего бензин в больших десятилитровых баллонах.

Самый беззаботный и счастливый период в жизни, стал для них самым тяжелым и трагическим. И их счастье, что они не до конца осознают это. Что ждет их в будущем, как отразится война на детской психике, смогут ли они стать полноценными членами общества? И кто в ответе за их украденное детство? Их воспоминаниями из детства будут: голод, бомбежки, обстрелы, дни и ночи, проведенные в подвалах и бесконечные слезы матерей.

Человеку не свойственно оценить, осознать хорошее, не прочувствовав плохого. Наверно, повзрослев, эти дети станут ценить любые блага и малейшие радости жизни. Будут бережнее относиться друг к другу, трепетнее относиться к миру, к жизни, которая, даст бог, будет состоять из радужных цветов, а не только из цвета хаки, которым было окрашено их детство.

Сегодня нашлось время, чтобы перебрать библиотеку. Книг было предостаточно, родители собрали большую библиотеку. Полные собрания сочинений Тургенева, Достоевского, выписанный по почте Набоков, Стейнбек, Айтматов. Протирая каждую книгу, выставляла их на полки.

Любовь к чтению и вредная привычка читать во время еды, передалась нам по наследству. Поэтому по внешнему виду книги можно было определить, как часто ее берут в руки. Некоторые были не тронуты, даже страницы были склеены. Если же книга была изрядно потрепана, с загнутыми страницами, с пятнами от еды и чая — это свидетельствовало лишь о том, что она любимая. Так выглядели Чехов, Алексин, Куприн, Шукшин.

Помню, когда мы садились обедать, каждый шел за стол со своей книгой. И когда мама забирала у нас литературу, мы с сестрой клали книги на колени и читали тайком. Сама же мама так и не отвыкла читать за едой.

Тут же валялись, приобретенные мной позже детективы Чейза и романы Шелдона. Среди книг в обычных переплетах, они выделялись яркой глянцевой обложкой. После наскучившей классики, впервые прочитав Шелдона, я скупала все его романы, выходившие в продажу. Интрига, быстро развивающийся сюжет, так увлекали, что за два дня прочитывала очередную новинку. Такое ощущение, будто читаешь сценарий к фильму. Не удивительно, что по произведениям Шелдона снято так много кинофильмов.

Еще у нас было очень много институтских книг мамы, они занимали целую полку. Это и политическая экономия, и решения двадцать седьмого съезда ЦК КПСС, и много всякой литературы, в которой, на мой взгляд, было больше демагогии.