Человеческая свобода подразумевает способность человека отделяться от самого себя. Я часто иллюстрирую эту способность следующей историей. Во время первой мировой войны военный врач, еврей, сидел в окопе со своим приятелем - неевреем, полковником-аристократом, когда начался сильный обстрел. Полковник поддразнил приятеля, сказав: "Боитесь ведь, а? Еще одно доказательство превосходства арийской расы над семитской". "Конечно, боюсь, - ответил врач, - но что касается превосходства, то если бы вы, мой дорогой полковник, боялись так, как я, вы бы давно уже удрали". Значимы не наши страхи и не наша тревожность, а то, как мы к ним относимся.

Свобода выбора отношений к нашим психологическим состояниям распространяется даже на патологические аспекты этих состояний. Мы, психиатры, постоянно сталкиваемся с пациентами, которые реагируют на собственные иллюзорные представления совершенно непатологическим образом. Я видел параноиков, которые из своих иллюзорных идей преследования убивали своих мнимых врагов; но я встречал также параноиков, которые прощали своих предполагаемых противников. Эти параноики действовали, исходя не из своего психического расстройства, а скорее реагировали на это расстройство, исходя из своей человечности. Если говорить о суициде, а не об убийстве других, есть случаи депрессии, которые приводят к самоубийству, а в других случаях люди оказываются способными преодолеть суицидальный импульс ради чего-то или ради кого-то. Они слишком, так сказать, увлечены, чтобы быть вовлеченными в самоубийство.

Я, например, убежден, что такие психозы, как паранойя или эндогенная депрессия, -соматогенны. Еще точнее, их этиология является биохимической, хотя чаще всего природа их еще не определена. Но это не оправдывает фаталистических выводов; они неоправданны даже в тех случаях, когда биохимические процессы определяются наследственностью. В отношении последнего я не устаю цитировать Йоханесса Ланге, который рассказал о случае двух братьев-близнецов. Один из них стал изобретательным преступником, другой - изобретательным криминалистом. Изобретательность могла быть передана по наследству, но стать преступником или криминалистом, как в этом случае, -это вопрос отношения. Наследственность-это не более чем материал, из которого человек строит сам себя. Это не более чем камни, которые могут быть использованы, а могут быть отвергнуты строителем. Но сам строитель - не из камней.

Раннее детство в еще меньшей степени, чем наследственность, однозначно определяет течение жизни. Одна женщина (не моя пациентка) однажды написала мне в письме: "Меня больше мучила мысль, что у меня должны быть комплексы, чем сами эти комплексы. Поистине я не променяю свой опыт на что-либо иное и верю, что в нем много хорошего".

Фатализм со стороны психиатра, по-видимому, усиливает фатализм со стороны пациента, который так или иначе характерен для невроза. То же справедливо и на уровне социального подхода. Пандетерминизм служит преступнику в качестве алиби: винить можно только некий механизм в нем. Такой аргумент может быть направлен, однако, против самого себя. Если подсудимый утверждает, что он в действительности не был свободным и ответственным, когда совершал свое преступление, судья может утверждать то же самое по поводу вынесения приговора.

В действительности преступники, по крайней мере, по окончании суда, не хотят быть рассматриваемыми как всего лишь жертвы психодинамических механизмов или процессов обусловливания. Как указал однажды Шелер, человек имеет право считаться виновным и быть наказанным. Отрицать его вину посредством объяснения, что он есть жертва обстоятельств, - значит отнимать у него его человеческое достоинство. Я бы сказал, что это прерогатива человека - становиться виновным. Конечно же, на его ответственности лежит также преодоление вины. Именно это я говорил заключенным тюрьмы Сан-Квентин в Калифорнии, к которым я однажды приехал по просьбе начальника тюрьмы. Джозеф Б. Фэбри, издатель из Калифорнийского университета, сопровождал меня и впоследствии рассказал, как заключенные, тяжелейшие преступники в Калифорнии, реагировали на мое обращение. Один из них сказал: "Психологи (в отличие от Франкла) всегда расспрашивали нас о нашем детстве и дурных вещах в прошлом. Всегда о прошлом - как жернов на шее". И он добавил: "Большинство из нас даже не пришли бы слушать психолога. Я пришел только потому, что читал, что Франкл сам был узником" Карл Роджерс сформулировал однажды "эмпирическое определение, что такое "свобода" " Обратим детерминизм против пандетерминизма, то есть попробуем дать строго причинное объяснение следующему: зададимся вопросом, каковы причины пандетерминизма. Я бы сказал, что причиной пандетерминизма является недостаток различения. С одной стороны, причины смешиваются с субъективными основаниями, с другой-с условиями. Какова же разница между причинами и субъективными основаниями? Если вы режете лук, вы плачете; у ваших слез есть причина. Но у вас может не быть оснований, чтобы плакать. Если вы карабкаетесь на гору и добираетесь до высоты около 3500 метров, вам, может быть, придется справляться с чувствами подавленности и тревоги. Это может объясняться как причиной, так и субъективным основанием. Недостаток кислорода может быть причиной. Но если вы сомневаетесь в своем снаряжении или тренированности, тревога может иметь основание.

Бытие человека определялось как "бытие в мире". Мир включает основания и смыслы. Но субъективные основания и смыслы исключаются, если вы считаете человека замкнутой системой. Остаются причины и следствия. Следствия представлены условными рефлексами или реакциями на стимулы. Причины представлены процессами обусловливания или побуждениями и инстинктами. Побуждения и инстинкты толкают, а основания и смыслы притягивают. Если вы рассматриваете человека как замкнутую систему, вы замечаете только силы, которые толкают, и не замечаете мотивов, которые притягивают. Это как входная дверь в американском отеле. Изнутри холла вы видите только надпись "толкни"; надпись "тяни" можно увидеть только снаружи. У человека есть двери, как у отеля. Он - не замкнутая монада; психология вырождается в своего рода монадологию, если не признает открытости человека миру. Эта открытость существования выражается в самотрансценденции человека. Самотрансценденция человеческой реальности в свою очередь выражается в "интенциональном" качестве человеческих феноменов, как называют его Франц Брентано и Эдмунд Гуссерль. Человеческие феномены относятся к "интенциональным объектам" и указывают на них. Когда отрицается самотрансценденция существования, само существование искажается. Оно овеществляется. Бытие сводится просто к вещи. Бытие человека деперсонализируется. И, что наиболее важно, субъект превращается в объект. Это происходит из-за того, что характеристикой субъекта является отношение к объектам. А характеристикой человека является то, что он относится к интенциональным объектам с точки зрения ценностей и смыслов, которые служат субъективными основаниями и мотивами. Если отрицается самотрансценденция и закрывается дверь для смыслов и ценностей, субъективные основания и мотивы замещаются процессами обусловливания и остается путем "скрытого внушения" осуществлять обусловливание и манипуляцию человеком. Именно овеществление открывает дверь манипуляции. И наоборот, тот, кто собирается манипулировать людьми, должен сначала овеществить их, а для этой цели внушить им доктрину пандетерминизма. "Только изгнав автономного человека, - говорит Б.Ф. Скиннер, - мы можем превратить реальные причины человеческого поведения из недоступных в манипулируемые". Я же, прежде всего, просто полагаю, что процессы обусловливания не являются реальными причинами человеческого поведения; во-вторых, что реальная причина - это нечто доступное, если только человечность человеческого поведения не отрицается a priori; и, в-третьих, что человечность человеческого поведения не может быть открыта, пока мы не признаем, что реальной "причиной" поведения данного индивидуума является не причина, а субъективное основание.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: