Подобные вещи мы наблюдаем и в случаях наркомании. Если верить Стэнли Криппнеру, 100 процентов случаев наркоманий связаны с ощущением утраты смысла: на вопрос, все ли представляется им бессмысленным, 100 процентов наркоманов отвечали утвердительно. Моя диссертантка Бетти Лу Педелфорд, а также Шин и Фехтман, исследовавшие экзистенциальную фрустрацию, показали, что у наркоманов уровень ее более чем вдвое выше, чем в контрольной группе. И здесь понятно, почему Фрейзеру, возглавляющему в Калифорнии центр реабилитации наркоманов и применившему там логотерапию, удалось добиться 40-процентного излечения по сравнению с 11 процентами в среднем при традиционных методах лечения.
Наконец, в этой связи нельзя не упомянуть данные Блэка и Грегсона из Новой Зеландии, согласно которым уровень экзистенциальной фрустрации у преступников существенно выше среднего. Соответственно, Барберу, занимавшемуся логотерапией с несовершеннолетними преступниками, помещенными в его калифорнийский реабилитационный центр, удалось, снизить процент рецидивов с обычных 40 до 17. Рискнем теперь сделать еще один шаг и распространить наши соображения и рассуждения на масштаб всей планеты. Спросим себя, не нужна ли подобная переориентация также и в области исследований проблем мира. По сути, эта область уже давно жестко завязана на проблематику агрессивных потенциалов, и никто пока еще не осмелился выйти в человеческое измерение. А между прочим, именно войдя в то измерение, где существуют собственно человеческие проявления - туда, где мы только и можем встретиться с такими феноменами, как стремление к смыслу, - можно, по всей видимости, установить, что, в конечном счете, именно фрустрация этого стремления к смыслу, экзистенциальная фрустрация и распространяющееся все шире ощущение бессмысленности поддерживают (подчеркиваем: не у животных, а у человека, на человеческом уровне!) агрессивность, если вообще не являются ее причиной.
В пространстве собственно человеческих проявлений попросту не существует агрессии, которая, присутствуя в определенном "количестве", давит на клапан и заставляет меня, ее "беспомощную жертву", искать глазами какие-нибудь объекты, на которые я мог бы ее направить. Как бы агрессия ни преобразовывалась на биологическом уровне и ни укоренялась на психологическом, на человеческом уровне она у меня исчезает, она у меня "прорастает" (в гегелевском смысле) во что-то совсем иное. На человеческом уровне я ненавижу. А ненависть в отличие от агрессии интенционально направлена на нечто, что я ненавижу.
Ненависть и любовь - это человеческие проявления, поскольку они интенциональны, поскольку человек, ненавидящий что-либо или любящий кого-либо, имеет для этого основания. Речь идет именно об основании, а не о причине - психологической или биологической, - которая "из-за его спины" или "через его голову" порождает агрессивность и сексуальность. С биологической причиной мы сталкиваемся, например, в эксперименте В. Р. Хесса, которому с помощью электродов, вживленных в подкорковые мозговые центры кошки, удавалось вызывать у нее вспышки ярости.
Как несправедливы были бы мы к борцам Сопротивления против национал-социализма, если бы стали рассматривать их как жертв собственных "агрессивных потенциалов", которые лишь более или менее случайно оказались направлены против Адольфа Гитлера. Объектом их борьбы был не он, а именно национал-социализм как система. Они противостояли не человеку, а делу. И ведь, по сути, лишь тогда, когда мы в состоянии стать "деловыми" именно в этом смысле, мы становимся по-настоящему человечными, тогда, когда эта направленность на дело дает нам силы не только жить, но и умереть ради него.
До тех пор, пока исследования проблем мира будут заниматься лишь интерпретацией субчеловеческого феномена "агрессия" и не будут анализировать человеческий феномен "ненависть", они обречены на бесплодие. Человек не перестанет ненавидеть, если ему внушить, что им владеют некие механизмы и импульсы. Этот фатализм связан с непониманием того, что, когда я веду себя агрессивно, дело не в механизмах и импульсах, которые могут во мне быть, а в том, что лично я ненавижу и что на мне лежит не вина за это, а лишь ответственность.
Следует сказать о якобы имеющейся возможности канализировать и сублимировать "агрессивные потенциалы". Мы, психологи, могли бы показать, как агрессивность, которую якобы можно переключить на безвредные объекты - например, на телеэкран, - в действительности лишь подкрепляется этим и, подобно рефлексу, еще сильнее закрепляется.
Социолог Кэролин Вуд Шериф опровергла бытующее представление о том, что спортивные состязания представляют собой эрзац-войну без кровопролития. Наблюдения за тремя группами подростков в закрытом летнем лагере показали, что спортивные состязания не снижают, а, наоборот, усиливают взаимную агрессию. Однако, что самое интересное, был один случай, когда взаимную агрессию обитателей лагеря как рукой сняло. Ребят пришлось мобилизовать для транспортировки в лагерь завязших в глинистой почве тележек с продовольствием. Отдавшись делу, хоть и трудному, но осмысленному, они буквально "забыли" про свою агрессию.
Здесь я скорее вижу новый конструктивный подход к исследованию проблем мира, чем в бесконечном пережевывании темы "агрессивных потенциалов", призванном убедить человека, что насилие и войны - это его судьба. На самом же деле похоже, что агрессивные импульсы разрастаются прежде всего там, где налицо экзистенциальный вакуум. Что верно по отношению к преступности, может быть применено и к сексуальности: лишь в экзистенциальном вакууме набирает силу сексуальное либидо. Эта гипертрофия в условиях вакуума повышает готовность к невротическим сексуальным реакциям.
Ведь то, что было сказано выше о счастье как побочном эффекте, столь же верно и по отношению к сексуальному наслаждению: чем сильнее человек стремится к наслаждению, тем сильнее оно от него ускользает. Десятилетия клинического опыта дают мне смелость утверждать, что нарушения потенции и оргазма в большинстве случаев сводятся именно к подобной схеме реагирования. Другими словами, сексуальность нарушается по мере того, как усиливается сознательная направленность и внимание к ней. Чем больше внимание смещается с партнера на сам половой акт, тем больший ущерб наносится половому акту. В частности, это мы наблюдаем во всех тех случаях, когда наши пациенты-мужчины в первую очередь озабочены тем, чтобы продемонстрировать свою потенцию или пациенты-женщины заинтересованы прежде всего в том, чтобы доказать самим себе, что они в состоянии переживать полноценный оргазм и ничуть не фригидны. Мы видим, что здесь опять целью ставится то, что в норме является лишь сопутствующим эффектом и должно им оставаться, если мы не хотим, чтобы оно было нарушено.
Эта опасность возрастает, поскольку сексуальность разрастается в экзистенциальном вакууме в больших масштабах. Ведь сегодня мы сталкиваемся с сексуальной инфляцией, которая, как и любая инфляция, в том числе на денежном рынке, идет рука об руку с девальвацией. Сексуальность обесценивается в той мере, в какой она обесчеловечивается. Ведь человеческая сексуальность-это больше, чем просто сексуальность, и большим, чем просто сексуальность, она является в той степени, в какой она - на человеческом уровне -выступает носителем внесексуальных, личностных отношений*.
Забота о том, чтобы сексуальные контакты были направлены в русло отношения к партнеру, не сводящегося к чисто сексуальному отношению, чтобы они брали начало на человеческом уровне, была бы в самых кровных интересах даже тех, которых, в конечном счете, не волнует ничего, кроме сексуального удовлетворения и наслаждения. На человеческом же уровне сексуальность обладает еще одной функцией. Она выступает выражением любовного отношения, "инкарнацией", воплощением такого феномена, как любовь или же просто влюбленность. То, что лишь в этом случае сексуальность может действительно приносить счастье, показывают результаты недавнего опроса, организованного американским журналом "Psychology Today": 20 000 ответов на вопрос, что сильнее всего стимулирует потенцию и оргазм, выдвинули на первое место как надежнейший стимулятор "романтизм", то есть влюбленность в партнера, если не больше - любовь к нему.