– Вот, – говорил Рулев на прощанье, – есть случай познакомиться вам с женским работящим народом. Я встретил здесь одну молодую девушку. Она швея и работает на магазин – значит, терпит за свой труд нужду и, вероятно, оскорбления. В девушке этой очень много любопытного. Она очень неглупа и молода, но всю свою жизнь прожила в одном круге, за одной механической работой. В этом замкнутом круге ей, конечно, душно, и она пустилась в разные мечтанья и устроила в голове своей особый фантастический мир. Дайте ей знания, познакомьте ее с жизнью – и ее ум, который тратится теперь на пустяки, может пригодиться на хорошее дело.

– Давно вы ее знаете? – спросила Тихова.

– Нет, один только раз говорил с ней.

Тихова с удивлением взглянула на него. Рулев засмеялся.

– Я, видите ли, убежден, – сказал он, – что характер человека создается его впечатлениями. А жизнь этой девушки и преобладавшие над ней впечатления я знаю: она сама, как ребенок, рассказала их. – Так дело, как вы видите, в том, чтобы дать этой девушке более благодарную работу и средства к образованию.

– Я могу сделать и то и другое, – сказала Тихова.

– Превосходно, – весело сказал Рулев и вскоре за тем ушел. Он не без основания распространялся о развитии характера человека. «Полезно, – думал он. – Пусть не воображает, что одним хорошим воспитанием можно сделать и хорошего человека».

XIII

На другой день вечером Рулев младший отправился в отцовский дом. В маленькой комнате, выходящей на двор, старый капитан в фуфайке и картузе своем сидел у столика, придвинутого к окну, и играл в карты с старым ротным товарищем, таким же седым и израненным великаном.

– Ваш младший сын приехал? – спрашивал гость, заметив через окно Рулева, когда тот входил в калитку отцовского дома.

– Приехал, – коротко ответил старик.

– Вы с ним что же, капитан? в разладе? – спрашивал полковник.

– Нечего мне с ним возиться, – произнес старый Рулев, останавливаясь и поднимая свою седую голову. – Он мне не сын; а об отце своем ему бы надо было спросить у своей матери, – докончил он и сверкнул глазами. Потом он опять опустил голову и дрожащими руками продолжал сдавать карты.

Степан Рулев проходил мимо окна и все слышал. Он побледнел, потому что на клевету и сплетню смотрел как на такого рода мошенничество, которое мешает судить о людях по их действиям, представляя честные поступки в уродливом и грязном виде. К клевете и всякой лжи он относился в высшей степени беспощадно. Здесь же дело шло еще об умершем человеке, и Рулев чувствовал себя в таком же положении, как если бы стоял лицом к лицу с человеком, бившим беззащитного ребенка. Он прямо пошел наверх.

Плакса сидела за работой одна и пела свою песенку. Рулев поздоровался с ней и сел. Он был, по видимому, спокоен, но немного бледнее обыкновенного.

– Вот что, – говорил он ласково, – вы можете найти работу гораздо выгоднее теперешней. Вам нужно будет сходить для этого к одной очень хорошей и доброй девушке – переговорить. Вот адрес ее. Вы читать умеете?

– Нет, – тихо сказала Плакса, – не умею. – Она уж не смотрела, как прежде, на Рулева и тихо работала.

Рулев прочитал ей адрес.

– Не забудете? – спросил он ласково.

– Не забуду, – ответила она также тихо и все работала.

– Если забудете, – можно будет попросить кого-нибудь прочитать, – сказал Рулев, положил адрес, встал и прошелся пр комнате. В саду ходил Андрей Никитич с Сашей. Внизу все еще говорили. Рулев прислонился к стене, закурил папиросу и посмотрел на руки – руки дрожали.

– Вы завтра, может быть, будете иметь время? – спросил он опять Плаксу.

– Завтра я зайду к ней.

– Хорошо; прощайте пока! – сказал Рулев и спустился вниз. Он прошел в сад, сел около ворот на скамью, снял фуражку и задумчиво начал курить. Андрей Никитич увидел брата и подошел к нему.

– Здравствуй! – сказал он.

– Здравствуй! – равнодушно ответил тот, бросил папиросу и молча начал ломать какую-то ветвь.

Андрей Никитич почувствовал себя не совсем ловко.

– Давно ты здесь? – спросил он, садясь.

– Недавно.

Наступило молчание. Старший брат кусал губы.

– Теперь, – заговорил Степан Рулев с желчной улыбкой, – ты себе вопросы задаешь: зачем я тут сижу? Тебя я не искал, в дом не иду, прочь не убираюсь и тебя ни о чем не спрашиваю – спросил бы прямо: чего, мол, тебе надо? да и конец.

Он посмотрел на брата и засмеялся. Тот тоже смеялся.

– Так знай же, что мне с отцом надо переговорить, – да у него гость, – объяснил Рулев.

– С отцом? – спросил, удивившись, старший брат.

– С отцом, – повторил Рулев младший и, увидев уходившего полковника, надел фуражку и ушел из сада.

Старый капитан все сидел у стола, надвинув на глаза картуз и перебирая карты. Начинало темнеть. Вошел его младший сын. Старик взглянул на него и продолжал тасовать карты.

– Я хочу с вами говорить, – сказал Рулев, закрывая окно и садясь у другого конца стола.

Капитан все сидел в прежнем положении.

– Мне нужно было, вы говорите, спросить мою мать о моем отце? – прямо начал Рулев, смотря на отца.

– Ого! – сказал, выпрямившись, старик. – Это что ж будет?

– Разговор будет, – холодно ответил Рулев. – Какое право имели вы сказать это? На чем основывались?

Старый капитан облокотился на стол и положил подбородок на ладони. Глаза его засверкали из-под седых бровей на сына. Он несколько минут молча смотрел на него.

– Ты, брат, думаешь, что я толковать с тобою стану? – спросил он сурово.

– Читайте, – сказал сын, бросив на стол перед отцом записку учителя.

Старик взял ее и прочитал. Руки его тряслись, побледневшие губы дрожали. Он положил записку на стол, встал и прислонился к печке.

– Поняли? – спросил Рулев.

Старик отрывисто кивнул головой.

– До сих пор вы на нее клеветали, – продолжал Рулев, вставая и подходя к старику. – Теперь вы клеветать не станете? – спросил он.

Рулев говорил тихо и сдержанно, потому что не терпел никакого крика. «Злость берет, так убей, раздави, а орать нечего», – говаривал он обыкновенно. Старик тоже говорил тихо и глухо, потому что у него дыханье захватывало от гнева.

Они стояли лицом к лицу. Старик взглянул было на сына и опять опустил глаза.

– Да и не для чего, – говорил Рулев, подходя к столу и беря фуражку, – теперь она уж не обидится, не заплачет, не станет в ногах валяться. Уложил – ну, и конец игре!

Старик вне себя выступил вперед с сжатыми кулаками, но покачнулся и упал на пол. Кровь хлынула у него горлом. Рулев положил его на кровать, открыл окно, позвал брата и сел на стол.

– Ты убил его! – вскричал Андрей Никитич.

– Где тут, брат, доктора найти? Он и для тебя, кажется, нужен, – насмешливо сказал Рулев младший, надел фуражку, зашел к доктору и отправился к себе на квартиру. Он был просто зол в это время – ничего больше. Глаза его горели, лицо было угрюмо, все движения как-то сдерживались, точно все мускулы были в напряжении. Людей, с которыми он мог обойтись и хуже, было очень много; но много, хоть и меньше, было и таких людей, которые знали Рулева за добрейшего и деликатнейшего человека.

Но здесь была дикая, враждебная сила, а ей нечего было ждать от Рулева никакой пощады.

XIV

Вскоре после этой сцены Рулев опять уехал из города. В своих странствиях он иногда натыкался на крепких и дельных людей, могущих помогать его работе. Такие люди хотя и не часто встречаются, но есть теперь везде. В одной деревне встретил он странного, хромого и угрюмого господина, торговавшего книгами, грифельными досками и бумагой. Господин этот носил бороду, длинные волосы, ходил в стареньком сюртучке и брюках, запущенных в сапоги. Звали его Илья Кудряков. При первой встрече Рулев услышал следующий разговор этого Кудрякова с мальчиком, покупавшим азбуку:

– Учиться хочешь? – спросил Кудряков.