— Два года, — сухо поправил я.

— Бедняжка, какую она пережила трагедию. Хью был летчиком и они хотели пожениться, как только его переведут в аэродромную службу. И вот при возвращении из последнего рейда его самолет сбивают над Северным морем. Портсигар — это все, что осталось от него у Марции. Хью намеревался написать завещание, он был богат, но, как всякий юный дурак откладывал все на потом. Да, Марции крепко не повезло.

— Не повезло, — согласился я. — Я, конечно, видел у нее портсигар, но она никогда не говорила мне о Хью. Вероятно, ей тяжело об этом вспоминать.

— Это точно. Мне, естественно, она говорила… но тут совсем другое дело.

— Само собой. Сумочку ей уже не вернут?

— Скорее всего, нет, тем более с содержимым. Конечно, можно подарить ей новый портсигар, но… — Мэддокс пожал плечами. — Заменит ли он портсигар Хью?

Я видел, что ему хочется, чтобы я восхитился его деликатностью, поэтому, покачав головой, ответил:

— Слишком дорого по нынешним временам, учитывая налог с продаж.

— Деньги тут не причем, — ледяным голосом отчеканил он напоследок, уже решив перейти в другое купе. — Я определенно подарю ей портсигар на Рождество, но дело-то не в этом.

— Я понимаю, о чем вы, — поспешно заверил его я. — Разумеется, вы абсолютно правы. Абсолютно.

Мои слова его успокоили, и он вновь почувствовал, что может мне доверять. Приятно, конечно, восхищаться самим собой, но ему очень хотелось, чтобы им восхищались и другие.

— И в то же время я понимал, что надо что-то предпринимать, — продолжил он. — Причем немедленно. Бедняжка так плакала. Естественная реакция. И я купил ей новую сумочку. Кажется, оставленная в поезде была у нее единственной. Другую ей даже пришлось одалживать у матери. К тому же она лишилась двадцати фунтов, а до конца следующего квартала еще далеко. И я посчитал себя обязанным хоть как-то скрасить ее горе.

— Вы исключительно щедры, — с пониманием ответил я. — И наверняка купили ей то, о чем она мечтала. Вы-то разбираетесь в дамских сумочках. Я про цвет, форму и все такое-. К сожалению, я в этом профан.

— Это точно. О цвете я, конечно, спросил. Естественно, она хотела сумочку того же цвета, — он хохотнул, весьма довольный собой. — Но сделал это очень тактично, и она не могла подумать о том, что я навожу справки.

— Убежден, что не могла. Для нее это будет потрясающий сюрприз. Какого цвета у нее была сумочка? Мне помнится, черная, но, к своему стыду, я не обращаю внимания на такие вот мелочи.

Мэддокс покачал головой, снисходительно улыбаясь.

— Нет, нет, не черная. Я в этом уверен. Зеленая. Как только она сказала мне, я сам все вспомнил. Она всегда ходила с зеленой сумочкой…

Пару дней спустя, так уж сложилось, я сидел в курительной комнате моего клуба, когда туда вошел молодой Харгривс. С застенчивой улыбкой и извинениями он перегнулся через меня, чтобы дернуть за шнур звонка.

— Я только что звонил, — сказал я. — Лучше выпейте со мной.

— С удовольствием, — он улыбнулся, но тут же добавил. — Послушайте, вы очень любезны, я выпью хереса, но позвольте заказать мне, — тут появилась официантка. — Что вы будете пить?

Я остановил его взмахом руки и твердо заявил девушке:

— Два больших бокала хереса и запишите их на мой счет, — когда она вышла, повернулся к Харгривсу. — Я первым пригласил вас, так что деваться вам некуда.

— О, премного благодарен.

Харгривс очень молод, во всяком случае, по моим меркам. Его только что приняли в клуб, а я на десять лет старше и в членах клуба хожу уже двенадцать лет. Поэтому в разговорах с ним чувствую себя бывалым ветераном. Как и многие молодые люди наших дней, он попал в армию прямо со школьной скамьи. После демобилизации поступил в Кэмбридж, чтобы за двенадцать суматошных месяцев освоить программу трех лет, отведенных на получение диплома. Затем ему предоставили возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь. Харгривсу повезло больше других, он начал работать в семейной фирме, его ждало немалое наследство (я узнал об этом у секретаря клуба) поэтому жалеть его нет нужды. Но, как и у большинства нынешней молодежи, в нем причудливо сочетались немалый жизненный опыт и простодушие. Он повидал полмира, сталкивался с уроженцами разных стран, попадал в передряги, о которых мы в его возрасте даже не подозревали. И тем не менее, в повседневной жизни он оставался наивным школьником.

Мы потягивали херес и обсуждали погоду. Разговор катился к естественному завершению. Он вытащил портсигар и предложил мне сигарету. Я обратил его внимание на мою трубку.

— О, извините, — он закурил. Сигарета определенно придала ему уверенности и он продолжил. — Видите ли, я хочу спросить вас кое- о чем.

— Я к вашим услугам.

— Я еще плохо ориентируюсь в Лондоне, то есть не знаю, что тут самое лучшее. Где, например, продаются лучшие сумки?

— Какие сумки? Несессеры?

— Нет, нет, сумочки, знаете ли, которые носят женщины.

— А, вот вы о чем. Американцы называют их кошельками [2].

— Ну не странно ли… — его синие глаза широко раскрылись. — Впрочем, — великодушно добавил он, — если подтяжки становятся у них помочами, то чему уж тут удивляться. Да, такие вот сумочки.

Я дал ему адрес магазина, в котором покупал сумочку для Марции, и еще двух, где они тоже могли продаваться.

— Вот и отлично, — он старательно записал адреса. — Большое вам спасибо.

— Они очень дорогие, знаете ли, в таких магазинах. Я полагал, что вы хотите купить действительно хорошую сумочку.

— Да, конечно, — он кивнул, а помолчав, добавил. — Э… сколько они могут стоить?

— От десяти до пятнадцати фунтов.

— О! — он изумился, даже отшатнулся от меня. Розовое лицо порозовело еще больше.

— Разумеется, вы можете купить и подешевле, — я поспешил успокоить его. — В каким-нибудь из больших универмагов. Сумочки там, правда, похуже.

— Нет, мне нужна самая лучшая… — он не к месту хохотнул. — Пятнадцать фунтов для меня не проблема, но согласится ли девушка… Я хочу сказать, мы только что познакомились, у нее не день рождения или что-то такое-, поэтому, что она подумает, если… это же настоящий подарок, не букет цветов, коробка конфет или приглашение на ленч. Как вы считаете?

— Она наверняка обрадуется, — уверенно ответил я. — Я бы о таких пустяках не волновался.

— Ну, хорошо. Тогда все в порядке. Тем более, что тут особый случай. Я хочу сказать, особая причина.

Очевидно, он хотел, чтобы я осведомился об этой причине, и естественно, я оправдал его ожидания. Тем более, что и сам внезапно захотел узнать, а в чем, собственно, дело.

— Видите ли, она оставила сумочку в поезде, со всем содержимым. Никто не знает, где она теперь. Для нее это такое- потрясение. Помимо прочего, она как раз перед этим получила по чеку в банке пятьдесят фунтов наличными…

— Я бы не предлагал ей денег, — вставил я.

— Как можно, — он лучезарно улыбнулся. — Тем более, это не самое страшное. В сумочке остался портсигар из золота и платины, с ее инициалами, выложенными бриллиантами. Он конечно стоил безумных денег, но ей был особенно дорог, как память.

— Естественно, — покивал я. Его слова меня нисколько не удивили.

— Видите ли, она обручилась с человеком, который погиб сразу же после высадки в Нормандии. Он служил в десанте, его сбросили за линией фронта, к маки…

— Понятно. Я тоже воевал в маки.

— Правда? Я меня послали в Бирму.

— Да, я слышал. Вам повезло чуть больше, чем мне.

— О. Там было неплохо. А вам, должен признать, крепко досталось.

— Я много лет жил в Париже. Свободно говорю по-французски. Так что мое место было именно там. Как звали этого человека? Возможно, я его знал, — в последнем, правда, я очень и очень сомневался.

— Она называла его Джон. Я не решился спросить фамилию.

— И правильно сделали, — одобрил я его действия.

— Он подарил ей портсигар в день помолвки. Они собирались пожениться, как только он приедет в увольнительную, а потом… Эта кровавая бойня… И вот она потеряла все, что оставалось от него, — Харгривс помолчал, размышляя над превратностями судьбы, затем бросил окурок в камин. — Тут мне ничем не помочь, но, по меньшей мере, я могу купить ей другую сумочку.