– Хоп… Мы только что поели… – напомнил Натабура, устраиваясь поудобнее и вдыхая полной грудью свежий воздух. – Нельзя ухудшать карму.

– Я ее только улучшаю, – наивно глядя честными-пречестными глазами, пояснил Язаки. – Когда живот полон и на душе приятно…

– Ну да, – хмыкнул Натабура. – А как насчет духов обжорства? – он попытался напугать друга.

Язаки так на него посмотрел – мол, чего теперь бояться, где теперь эти хонки[28]? – что Натабуре расхотелось подтрунивать над другом.

Вдруг он услышал, нет, почувствовал движение, и ему в шею ткнулся холодным носом Афра. Ну не может, не может оставаться один – таскается как хвостик, только жрет в одиночестве. Афра растолкал их, спихнул тощим задом на доски палубы. Потянулся так, что было слышно, как скрипят сухожилия и кости, расправил крылья, потряс ими, косясь на хозяина – вот я какой, сильный, ловкий и веселый, прищурился на белесое по-осеннему небо и понюхал воздух. Ему, как и Натабуре тоже было приятно. После этого пошел за угол, где у него был туалет, и налил огромную лужу.

– Между прочим, за каждую лужу, – напомнил Натабура, – я плачу по десять бу[29]. А за кучу все двадцать. Хоп?!

Да? Кто бы напоминал? Афра выглянул из-за угла. Его круглые глаза смотрели с укоризной: что же мне теперь? Терпеть?! Поцарапал задними лапами палубу. Подошел, бухнулся рядом, как мешок с костями, однако, смутился и притворился спящим, но когда Язаки, поднимаясь, случайно коснулся его, моментально клацнул зубами в одном кэ[30] от его руки.

Язаки отдернул руку и не обиделся – это была игра, собачья шалость и шутливая месть за то, что когда-то Язаки невзлюбил его. Он не претендовал на сердце Афра и знал, что в присутствии Натабуры пес становится чужим и чтит только хозяина. Впрочем, в отсутствии оного он был готов сожрать из рук кого угодно и что угодно. Моя копия, только в собачьем обличие, гордо подумал Язаки.

– Пойду-ка я схожу… – вздохнул он, словно извинясь, и шмыгнул носом.

– Куда? – лениво осведомился Натабура, открыв один глаз. В голове крутилась фраза: «ветер с гор, как твой поцелуй...» и прочее, чего еще не придумал, но ощущал.

– К этому… который нас кормит… Бугэй…

– Хоп! Смотри, не болтай лишнего.

– Ну-у-у… – отделался Язаки и пошел, покачиваясь, как бывалый матрос, потому что как раз в это мгновение в борт джонки ударила волна и брызги: «Шу-х-х-х…», блеснув на солнце, как горсть бриллиантов, накрыли палубу.

Натабура с Афра в миг промокли. Натабура шмыгнул в каюту вытереться, а Афра встряхнулся и улегся снова, поплотнее свернувшись в кольцо. Ему тоже нравился свежий воздух, который напоминал о горах страны Чу, где он родился. Кто-то из матросов решил, что он спит, и подошел необдуманно близко. «Р-р-р…» – заворчал Афра и показал огромные, как танто[31], клыки. Шерсть на загривке у него стала дыбом. С чужими он вообще не церемонился.

– Все, все, хорошая ину… – испугался матрос, прижимаясь к борту.

Ну и отлично, подумал Афра, прикрывая глаза.

***

Бугэй сидел на пороге кухни и ощипывал курицу.

– Ты таквай любишь?

– Таквай?.. Люблю… – самоуверенно заявил Язаки. – А что? – он быстро огляделся в предвкушении яств, но кроме привычных чашек и кастрюль, пары куриных тушек, связок лука, перца и чеснока, да белой и красной редьки в корзине ничего не обнаружил. Да и не пахло ничем особенным, разве что лечебным сакэ. Но сакэ Язаки не признавал – горько и невкусно. Почему его так любит капитан?

– А съешь? – Бугэй посмотрел на него так, словно видел впервые, и в его глазах промелькнуло насмешливое любопытство.

– Конечно, – не заметив подвоха, беспечно ответил Язаки, от нетерпения поерзав на циновке. – Давай сюда, я все съем. Я голоден, как сто тигров. А мои любимые васаби на курином бульоне есть?

Он подумал, что таквай – это каша или суп из тех, которыми Бугэй их регулярно потчевал.

– Васаби на курином бульоне нет, а таквай есть, – Бугэй, ухмыляясь, вытер руки о штаны и протянул небольшую пиалу.

Язаки в нетерпении открыл крышку. Под ней сидел бэй – осьминог, мерзкий и скользкий. У них в деревне Вакаса, в стране Чу, которой больше не существовало, осьминог считался двоюродным братом каппа[32], поэтому их уничтожали любыми способами, в том числе и ели сырыми. Бэй увидел свет и попробовал уползти.

– Куда?! – Бугэй запихнул его в чашку. – Будешь?

Язаки понял, что это проверка на характер, и решил схитрить.

– Буду, – загреб осьминога ладонью, сунул в рот и быстро проглотил.

Осьминог отчаянно сопротивлялся, цепляясь за язык и десны, присосался изнутри к губе и некоторое время шевелился в животе, потом затих. Бугэй внимательно наблюдал за Язаки. Если бы он знал, что Язаки в детстве ловил бэй десятками между камнями и ел, он бы страшно разочаровался – шутка не удалось.

– Ты мне нравишься, – признался Бугэй, обнимая Язаки за плечи. – Мы с тобой как братья. Боцман Дзидзо о том же говорит: «Не может быть, чтобы вы не были братьями. Оба обжоры». Ха-ха-ха…

– Знаешь, сколько я натерпелся, – пожаловался Язаки. Он давно понял, как надо разжалобить человека. – В горах, кроме корешков из гнезд земляных белок, мы ничего не ели.

– Уж как я тебя понимаю, – прослезился Бугэй, – сам не доедаю на этой посудине. Капитан – скряга.

– А больше ничего нет? – спросил Язаки, не слушая Бугэй, и на всякий случай добавил: – Только не бэй.

– Каша с рыбой, – предложил Бугэй.

– Давай кашу.

Бугэй посмотрел, как его друг уминает угощение за обе щеки, и вдруг расчувствовался:

– А меня бьют…

– Поделом, наверное? – равнодушно заметил Язаки, облизывая грязные пальцы.

– Поделом, – согласился Бугэй. – Хозяин плохой. Горячится. Вот и против вас что-то задумал.

– А что против нас?.. Мы люди божьи...

– А что везете?

– Книги…

– Книги?.. – не поверил Бугэй.

– Книги и свитки, – между делом подтвердил Язаки, мысли которого были направлены исключительно на еду.

В глубине души он сам их презирал: тратить деньги и силы на то, что несъедобно, по его мнению, было весьма неразумно. Но Богов, хонки и всякую нечисть одинаково боялся, на всякий случай горячо молился перед сном и носил в карманах дольки чеснока.

– Ладно… – Бугэй сделал вид, что друг говорит правду. – Ты все равно своему учителю скажи…

– А что сказать?

– Что капитан задумал.

– А что задумал?

– Не знаю, – пожал плечами Бугэй.

– Хорошо, скажу. А больше ничего нет? – Язаки по привычке шмыгнул носом, а потом тонко рыгнул.

– Нет, друг мой, команду еще кормить надо.

– Тогда я пошел, – поддерживая живот двумя руками, Язаки поднялся. – Ох-х-х… Ох-х-х… – Он вспомнил, что ни с кем ни о чем нельзя болтать. Хорошо, Натабура предупредил. – Ох-х-х… Ох-х-х…

– Приходи вечером, – сказал Бугэй.

– Приду, – просто ответил Язаки, ступил на палубу и тут же обо всем забыл.

Живот был полным, а на душе царил покой. Правда, дышать было трудно. Завалюсь спать, решил Язаки. Утро вечера мудренее.

***

К вечеру третьего дня на горизонте показалась Бисайя[33]. Над его вершинами висели тучи, предвещая непогоду. Всю ночь джонка «Кибунэ-мару» дрейфовала на плавучем якоре. Однако утро выдалось солнечным, хотя северный ветер, переваливая через горы Аюшанэ, разогнал крутую волну, и кантё Гампэй спешил укрыться в Такао, чтобы принять в трюм бочонки с вином, кувшины с джутовым маслом, а также экзотические фрукты для Яшмового императорского дворца. Команда взялась за паруса, и через коку[34] джонка «Кибунэ-мару», подгоняемая прибоем, влетела в бухту и пришвартовалась к хлипкой пристани на кривых ножках. Меж зеленых холмов, как змея, вилась река, неся в залив мутные воды гор. Домишки с покатыми крышами лепились один к другому. Облезлая кровля храма Сюбогэн проглядывала в центре городишки.

– Даже если они что-то задумали, на судне не тронут, – сказал Акинобу за едой, обращаясь ко всем и улыбаясь, как всегда мудро и одновременно грустно. – Проблем много. Не тронут. Скорее всего, нападут, когда мы будем подходить к Нихон. А пока посетим местные горячие источники – сан-суй, сменим одежду и отдохнем. Что-то мне подсказывает, что у нас сегодня будет хороший день, – и выглянул в окошко, за которым действительно сияло солнце.