На этом история сорока семи ронинов могла бы и закончится, ибо вслед за этим происшествием, которое, несомненно, оценили бы как покушение на регента, последовали бы аресты и все заговорщики к полудню были бы схвачены и казнены даже не как самураи, а как самые низкие преступники – в лучшем случае им бы отсекли головы, а худшем распяли бы на стенах Нефритового дворца в назидании всем заговорщикам.

Очевидцы из числа нищих по обе стороны ворот, а также придворные, банси и все остальные присутствующие в Яшмовом дворце долго потом рассказывали, как во время праздника Шествие Хомуда на Яшмовый дворец неожиданно опустилась тень. «Стало мрачно, как зимней ночью», – говорили многие. «Нет, – уверяли другие, – всего лишь померкло солнце, такое уже бывало». «Не то и не другое, – возражали третьи, – просто налетел ураган». Четвертые утверждали, что это был весенний дождик. А пятые – что дух Якуси-Нёрая[186] просто пошутил. И только один человек знал истину. Этим человеком, конечно же, был Натабура. Он не мог оставить учителя без присмотра.

Как только Акинобу вышел из дома, Натабура тихонько свистнул Афра и они вдвоем проводили учителя до самой площади Цуэ, а затем, подпирая стены харчевни «Два гуся», тихонько хихикали, разгадав хитрость учителя Акинобу с разбрасыванием денег.

Когда харчевня открылась, они заняли самое удобное место на веранде и стали ждать. А уж когда учитель Акинобу скрылся за воротами Яшмового дворца, Натабуру охватило плохое предчувствие. Ну что с ним может случиться? – думал он. Что? Посидит, поглядит и выйдет. За плечами привычно возлежал волшебный голубой кусанаги, а на груди дремал коготь каппа – годзука. Кими мо, ками дзо! – думал Натабура. И все же на душе было неспокойно. Чем ближе приближалось кульминация самого Шествие, тем больше волновался Натабура. Конечно же, как и тогда на берегу Могами, в пустой Земле, на Краю Мира, он видел, что делается за стеной, но не знал, чем это все закончится. Он сказал Афра:

– Жди меня, – и воспользовался силой тридцати трех обликов Бодхисаттвы или – ёмоо нодзомимитэ – «то, которое это» – упражнением, которое, быть может, применялось лишь в момент острейшей необходимости и по-другому не могло быть применено. В мгновение ока он перенесся за стену дворца. Никто не видел его, потому что он находился по другую сторону времени, однако, находясь в нем, он никого не мог убить, а мог только наблюдать. Он очутился рядом с учителем Акинобу как раз вовремя, даже чуть-чуть поздно – в тот момент, когда банси применил катана, и выбора у Натабура не было. А выбор его заключался в том, что он стал арарэ фуру – вихрем черного пламени, в котором все перемешалось: и прошлое, и будущее, и то, что никогда не могло быть и не будет, и даже то, что не имело в человеческом понимании никакого значения, и вошел в реальный Мир точно в тот момент, когда гэндо Амида коснулось руки регента Ходзё Дога. Этого было достаточно. Акинобу сделал свое дело. Натабура выхватил его – целого и невредимого из арарэ фуру и перенес поближе к Афра, который, увидев их, сиганул через перила харчевни «Два гуся», и они втроем быстро покинули площадь Цуэ.

– Что это было? Что произошло? – просил учитель Акинобу, невольно трогая голову и оглядываясь на Яшмовый дворец, над которым рассеивалось черное облако.

– Должно быть, в этом году нам не повезет с правителем, сэйса, – очень серьезно ответил Натабура.

А Афра в подтверждении его слов что есть силы ткнулся Акинобу под колено. Учитель потрепал его по холке и с хитринкой посмотрел на Натабуру:

– Если бы я еще что-нибудь понимал?

Слава, Будде, он ничего не понял, обрадовался Натабура. Кими мо, ками дзо! А я ему ничего не скажу.

– Не надо понимать, сэйса, – радостно улыбнулся Натабура. – Просто закончился праздник, и все!

И действительно, нищих вытолкали за ворота, а император, регент и придворные вернулись во дворец, дабы праздновать Шествие Хомуда до глубокого вечера. Никто из них ничего не помнил, кроме того, что над столицей Мира пролился короткий весенний дождик. Все были рады и оживлены.

Регент Ходзё Дога после странного приступа излияния желчи, как объяснил ему придворный лекарь, чувствовал себя неплохо. Он много пил и обильно ел и к вечеру совершенно забыл о странном недомогании. Вот только ночью он почувствовал необычную тяжесть в холке и такую же тяжесть в ногах – что было отнесено на счет действия соргового вина и сакэ, которых регент Ходзё Дога выпил огромное количество. Он едва дотащился до паланкина, и его отнесли в Нефритовый дворец.

Однако маленькое, крохотное происшествие все же чуть-чуть подпортило праздник: банси, посмевший выхватить катана, внезапно подавился косточкой от маринованной сливы и задохнулся прежде, чем лекарь успел поставить ему пиявки.

Произошло это глубокой ночью, на вечеринке, устроенной младшими офицерами в казарме. Конечно же, никто не обратил да и не мог обратить внимания на тень, мелькнувшую в этот момент над головой банси. Этой тенью был Натабура, который вернулся, чтобы отомстить за учителя.

Глава 8.

Подвиг ронинов

Как-то незаметно город зазеленел. Дали спрятались в изумрудной дымке. Дух рек: Ёда, Окигаву и озер, смешиваясь с запахом цветущих садов и пробивающейся зелени, насыщали воздух бодрящими запахами весны. Теперь над столицей сквозь густую зелень деревьев проглядывали только две башни: на северо-западе – изумрудная Нефритового дворца, а на северо-востоке красная – Яшмового. Черная крыша храма Каварабуки, изогнутая на китайский манер, приземистая, как черепаха, пряталась в купах деревьев.

Никого не арестовали. Однако встревоженный Гёки призвал своих сторонников. Он давно подозревал, что в их ряды затесался предатель. Поэтому, когда погибли Сампэй и Тэрадзака, он понял: что-то происходит и пора определиться в своих действиях.

Гёки, как и капитан Го-Данго, когда-то был сёки. Он командовал седьмой бригадой лучников, состоящей из полуторы тысяч человек, и знал толк в стрельбе. Его правая рука и плечо были деформированы от постоянных тренировок с луком – особенно с дайкю. При обороне крепости Фудзикава в горной провинции Ивасиро он один сдерживал врага в течение двух лун, пока не подошли основные силы субэоса Камму – отца Камаудзи Айдзу. Крепость Фудзикава имела ключевое значение для контроля сразу над пятью юго-восточными провинциями, потому что находилась на перекрестке пяти горных дорог. За этот подвиг Гёки было пожаловано имение Мито в самой плодородной части страны – на равнине Синано. Правда, когда господин Камаудзи Айдзу впал у регента в немилость, имение у Гёки забрали бойкие соседи, и это обстоятельство спасло ему жизнь, потому что о нем просто забыли – вокруг господина Камаудзи Айдзу вращалось достаточно много более знатных и богатых людей, которые не успели от него вовремя откреститься. Большинство из них погибло вместе с ним, и Гёки, который мечтал кое-кому из них отомстить, теперь был только рад, что все так сложилось, и ни о чем не жалел.

Восемь командиров пятерок: Бидацу, Тороян, Иэясу, Вайрочан, Фудзивара-но Кинто, Сёнагон, Асамура, Хитомари сидели у него в доме на циновках, пили сливовое вино, густое, как джутовое масло, желтое и коричневое чанго и были рады увидеться вновь. Все они служили вначале под крылом субэоса Камму, а потом и господина Камаудзи Айдзу. Все они пострадали. Все они в одночасье лишились источника существования и стали ронинами. Не было только одного – Умако, и Гёки казалось, что это неспроста, ведь Сампэй и Тэрадзака как раз входили в его группу.

Не было также и капитана Го-Данго, которого Гёки тоже пригласил. Однако во-первых, Го-Данго не был командиром пятерки. Во-вторых, Гёки доверял ему, как самому себе, а в-третьих, Го-Данго рассказал ему, что у него на примете есть очень нужный человек, который один стоит тысячи воинов и что этот человек готов к ним примкнуть, но только при условии анонимности. И самое главное – Гёки чувствовал, что капитану везет. Есть такого рода везунчики, думал он, абсолютно не завидуя. Везунчики, которым покровительствуют Боги. Все у них в жизни получается само собой. Может, и нам что-нибудь перепадет от его везения?