Если есть в жизни счастье, то это именно оно!

У нас в Гарбузянах вообще любят петь, когда работают. И в поле или в саду слышишь, как с одного конца звучит: «Посеяла огурчики…», а с другого: «Ой, дивчина, шумит гай…» Да так, что аж небо дрожит и спутники с орбиты на орбиту перескакивают.

Даже на животноводческих фермах рогатые и хвостатые их обитатели так привыкли к пению, что коровы без песни доиться уже не хотят, а свиньи беспокойно верещат, требуя музыку.

Дед Коцюба подошел к воротам, смотрит на то, что делается у рощи, и улыбается. И мне кажется, его ну нисколечко не удивляет эта «секретная» операция Тайфун Маруси. Может, он что-то знает? Загадочный народ эти деды…

Уже вкопаны несколько столбиков, и дядька Микола с Васей прибивают к ним доски.

Так это же лавки.

— Стадион строят! — заговорщицки шепчет, воспользовавшись перерывом между песнями, Сашка Цыган.

— Думают, что мы непонятливые, — подмигивает Марусик. Журавль молчит.

Но вот вкапывают высокие, полутораметровые столбики. Дядька Микола набивает на них по бокам метровые поперечники и настилает сверху длинные доски.

Стол!

— Тю!.. — удивленно восклицает Сашка Цыган. — Районная конференция тут будет, что ли?

— Ага, конференция. Научно-практическая, — смеется Тайфун Маруся. — Только — тс-с-с!.. Никому-никому.

И, хотя ребята немного разочарованы, настроение у них все равно чудесное. Они влюбленными глазами смотрят на Тайфун Марусю и не могут насмотреться. А она то и дело поглядывает на здоровенного Васю, который почему-то не обращает на нее никакого внимания. Машет себе молотком, забивает в доски гвозди, и хоть бы голову поднял. Странный Вася!

Нашел за кем ухаживать — за этой кошкой Клавой, которая только и думает, чтобы удрать из села.

…Тем вечером сон долго не приходил на Бамбуры.

В трех хатах трое мальчишек лежали на спине и сквозь открытые окна смотрели в звездное небо. И улетали в безграничные просторы мечты.

…И представлялось им…

Одному — что пылает сельский клуб. А там собрание… И врывается он на задымленную сцену, где сидит в президиуме Тайфун Маруся, хватает ее, бесчувственную, на руках и выносит из пламени…

Другому — что мчится по шоссе с горы грузовик. А в кабине Тайфун Маруся. И шофера рядом с ней нет. Где он неизвестно. И прыгает на ходу в машину мужественный герой-пионер, и останавливает машину, спасает перепуганную девушку.

А третьему, — что напали в лесу на Тайфун Марусю вооруженные бандиты — рецидивисты. И он, рискуя собственной жизнью…

Эх!.. Ну, почему они еще такие маленькие!

Почему они не такие, как этот Вася!

Странный, странный Вася!

Ничего не видит, ничего не понимает, ничего не хочет знать.

А звезды так далеки… Как мечты…

Марусик был такой бледный и перепуганный, что ребята испугались.

— Ой!..

— Я… — Марусик скривился, вот-вот заплачет. — Я тоже сон видел. О… о том же самом…

— Ха! Ха-ха! — Захохотал Сашка. — А говорил…

— Интересно, — загорелся Журавль. — Это уже просто интересно. А ну…

— Подождите! Дайте хоть в себя прийти, с духом собраться.

Марусик отдышался, робко улыбаясь, начал:

— С чего начался сон, не помню. Помню, вроде что-то было, а что — хоть убей… Как будто пришел в кино, когда фильм уже давно идет. Иду я по какой-то незнакомой дороге, а куда — сам не знаю. В голове только мысль, как у вас, что надо спасать Тайфун Марусю от Кощея Бессмертного. Но где ее искать и как спасать — понятия не имею. Иду я по дороге и захожу в темный лес. Такой страшный, что аж в животе холодно. И вдруг… Даже вспоминать и рассказывать страшно. Откуда-то из чащи вылетает белый сыч. Крыльями захлопал, сел передо мной и превратился в белую кошку. И эта кошка говорит человеческим голосом:

«Идем, я отведу тебя куда надо».

Пошла кошка в темноту. Я — за нею. И, хоть темно в лесу, как в погребе, я кошку прекрасно вижу, как днем.

«Конечно, — думаю, — это потому что она белая. Поэтому и Журавль видел. И никакого прожектора не надо». И еще думаю: «Чего это ребята выдумали, что это черный кот, если это белая кошка. И не в ворона, а в сыча превращается. И зовут ее совсем не Лаврентий, а Пуся. Вот ребята! Вот путаники!»

Иду я, и вдруг замечаю, что это не лес уже, а длинный темный коридор, в конце которого чуть открытые двери и от них длинная полоска света. Подходит кошка к дверям, лапой открывает:

«Пожалуйста! Заходи!»

И я захожу в сияющий дворец, роскошный, как станция метро. Смотрю — по эскалатору спускаются ко мне, взявшись за руки, двое. Я сразу понимаю, что это царь Добрило и царица Злагода.

Только оба они в дубленках, хотя во дворце совсем не холодно. На царе вижу, потому что дубленки расстегнуты, как ты правильно, Цыган, говорил, рубашку в арифметику. А на царице, ты уж извини, не цветастое платье, а джинсы, как на той режиссерше-киношнице, помнишь, Журавль… Ну, ясное дело, в золотых коронах.

Спускаются царь и царица ко мне и сразу… Царь меня обнимает, царица целует. Я хочу увернуться, но куда там.

«Идем, сынок, мы покажем тебе твои владения».

И, обняв меня с двух сторон за плечи, повели по залу, похожему на огромный универмаг.

Вот вдоль стены стоят автомашины — сначала «Чайки», потом «Волги», «Лада», «Жигули», «Москвичи», «Запорожец»…

«Это все то, твое…»

Вот мотоциклы, мотороллеры, мопеды, велосипеды, самокаты… Дальше моторные лодки. Там яхты с белыми парусами.

«Это все твое, твое…»

Спорттовары — от футбольных мячей «танго» до полного хоккейного инвентаря.

Культтовары — от цветного плоского телевизора почти на всю стену до электронных часов новейшей марки.

Одежда — верхняя, нижняя, летняя, зимняя, демисезонная… Всех цветов, какие только есть в природе!

И через каждые несколько шагов — киоск: один с мороженным — пятнадцать сортов. Другой с «пепси-колою», лимонадом, фруктовыми соками. Третий с конфетами, шоколадками, орехами, апельсинами, мандаринами, бананами…

«Это все твое, твое… Бери, угощайся!»

Не удержался я, ребята, взял одну конфету. Вкусная — жуть! Умереть можно! Запил ее «пепси-колой». Взял другую. С ликером внутри. Аж дыхание перехватило!

Отдел игрушек. Заводных, механических…

Я рот раскрыл и только головою кручу во все стороны.

«Это все твое, твое…» — улыбаются ласково царь с царицей.

«И что, — думаю, — этот Сашка Цыган от них хотел? Почему жаловался на них? Такие симпатичные оба. Такие добрые, такие ласковые. Что, — думаю, — ему надо было?.. Правильно они его поросенком назвали. Так относится к тем, кто бескорыстно делает тебе добро, — такое безобразие. И больше ничего. Вот так, — думаю, — мы иногда и к родителям относимся. Они для нас — все, а мы им — никакой благодарности и уважения».

«Спасибо, — говорю, — вам, товарищи царь Добрило и царица Злагода. Только за что же это мне такое? Чем я заслужил?»

«Заслужил!» — воскликнул царь.

«Заслужил, еще как!» — повторила царица.

«Ты же такой хороший мальчик».

«Такой добрый, разумный».

«А что, — думаю, правильно! Я такой!» Кто же о себе иначе подумает?»

Вдруг чувствую, что у меня грудь жжет и дыхнуть хочется.

Держался, держался, потом не вытерпел — дыхнул. А изо рта пламя как пыхнет — пых!..

Ой! Что же это такое? Может, от той конфеты с ликером?

«Ой, — думаю, — как неудобно!.. Царь и царица разгневаться могут».

И руками рот закрываю. А они словно и обрадовались даже.

«Дохни, сынок! Дохни, любимый!»

«Огонь изо рта — это здоровье».

«А и правда, — думаю, — чего это я? Верно! Огонь изо рта — это здоровье.

И снова дохнул. И снова изо рта, словно из паяльной лампы, на полметра пламя.

«Ах ты ж наш сыночек!»

«Ах ты ж наш дорогой!» — любуются мной, руками всплескивают.