Теперь немцам предстояло осуществить вторую фазу: более плотно стянуть кольцо вокруг ошеломленных и дезорганизованных польских частей, оказавшихся внутри, уничтожить их и захватить в более крупные, на сотни миль к востоку, клещи остальные польские формирования, дислоцированные к западу от Брест-Литовска и реки Буг.
Эта фаза началась 9 сентября и завершилась 17-го. Левое крыло группы армий «Север» под командованием Бока устремилось на Брест-Литовск, 19-й корпус Гудериана подошел к городу 14 сентября и через два дня овладел им. 17 сентября части корпуса Гудериана встретились с патрульными дозорами 14-й армии Листа в 50 милях к югу от Брест-Литовска, возле Влодавы, — так сомкнулись вторые гигантские клещи. Контрнаступление, как заметил позднее Гудериан, нашло «четкое завершение» 17 сентября. Все польские войска, за исключением незначительных групп у русской границы, были окружены. Польские войска, оказавшиеся в варшавском треугольнике и возле Познани, мужественно оборонялись, но были обречены. Польское правительство, или то, что от него осталось после непрерывных бомбардировок и обстрелов с воздуха самолетами люфтваффе, 15 сентября добралось до румынской границы. Для него и гордого польского народа все кончилось. Оставалось только умирать в рядах тех частей, которые все еще с неимоверной стойкостью оказывали сопротивление.
Правительство в Кремле, как и правительства других стран, было ошеломлено той быстротой, с какой немецкие армии пронеслись по Польше. 5 сентября, давая официальный письменный ответ на предложение нацистов напасть на Польшу с востока, Молотов сообщал, что это будет сделано «в подходящее время», но «это время еще не наступило». Он считал, что «излишняя поспешность» может нанести ущерб, но настаивал на том, чтобы немцы, хотя они первыми вошли в Польшу, скрупулезно соблюдали «демаркационную линию», согласованную и подтвержденную в секретных статьях германо-советского пакта. Подозрительность русских в отношении немцев уже начала проявляться. В Кремле полагали, что на завоевание немцами Польши может потребоваться довольно много времени.
Однако вскоре после полуночи 8 сентября, когда немецкие танковые дивизии достигли предместий Варшавы, Риббентроп направил «срочное, совершенно секретное» сообщение Шуленбургу в Москву о том, что успех операций в Польше превзошел «все ожидания» и что в сложившихся обстоятельствах Германия хотела бы знать о «военных намерениях Советского правительства». На следующий день, в 16.10, Молотов ответил, что Россия применит вооруженные силы в ближайшие дни. Несколько ранее советский комиссар по иностранным делам официально поздравил немцев по случаю вступления войск в Варшаву.
10 сентября Молотов и посол фон дер Шуленбург запутались. После заявления о том, что Советское правительство ошеломлено неожиданными военными успехами немцев и потому находится в «затруднительном положении», комиссар по иностранным делам коснулся обоснования, которое Кремль собирался выдвинуть в оправдание своей агрессии по отношению к Польше. Это было, как телеграфировал Шуленбург в Берлин, делом «наиболее срочным» и «совершенно секретным».
Польша разваливалась, и вследствие этого у Советского Союза возникла необходимость прийти на помощь украинцам и белорусам, которым «угрожала» Германия. Этот довод, утверждал Молотов, необходим для того, чтобы Советский Союз смог оправдать свое вмешательство в глазах широких масс и не предстал агрессором.
Более того, Молотов сетовал на Немецкое информационное бюро, которое цитировало заявление генерала фон Браухича, утверждавшего, что «больше нет необходимости вести военные действия на немецкой восточной границе». Если это так, если война закончена, то Россия, по словам Молотова, «не может начать новую войну». Он был крайне недоволен сложившейся обстановкой. Стремясь еще больше усложнить дело, 14 сентября он вызвал Шуленбурга в Кремль и, сообщив ему, что Красная Армия выступит раньше, чем предполагалось, поинтересовался, когда падет Варшава, — чтобы оправдать свое вступление в Польшу, русские должны были дождаться падения польской столицы.
Поднятые комиссаром вопросы смутили посла. Когда падет Варшава? Как отреагируют немцы, если Россия возложит на них вину за свое вступление в Польшу? Вечером 15 сентября Риббентроп направил «сверхсрочную, совершенно секретную» депешу Молотову через своего посла в Москве, в которой сообщал, что Варшава будет занята «в ближайшие дни» и Германия «приветствовала бы начало советских военных операций именно теперь». Что касается намерения возложить на Германию вину за вторжение русских в Польшу, то об этом не может быть и речи. «…Вопреки истинным немецким намерениям… это противоречило бы договоренностям, достигнутым в Москве, и наконец… представило бы два государства перед всем миром противниками». Депеша заканчивалась просьбой к Советскому правительству установить день и час нападения русских на Польшу.
Это было сделано вечером следующего дня, и два оказавшихся в числе захваченных немецких документов донесения от Шуленбурга, показывающие, как это было сделано, раскрывают всю лживость Кремля.
«Я встретился с Молотовым в 6 часов вечера, — телеграфировал Шуленбург в Берлин 16 сентября. — Он сообщил, что военное вмешательство Советского Союза произойдет, вероятно, завтра или послезавтра. В настоящее время Сталин совещается с военными руководителями. Молотов добавил, что… Советское правительство намерено оправдать свои действия следующими мотивами: польское государство развалилось и более не существует, поэтому все соглашения и договоры, ранее заключенные с ним, утратили силу; третьи державы могли попытаться воспользоваться хаосом, который там возник, поэтому Советское правительство сочло своим долгом вмешаться, чтобы взять под защиту украинских и белорусских братьев и дать возможность этим несчастным людям жить в мире».
Поскольку единственной возможной «третьей державой» в данном случае могла быть Германия, Шуленбург возразил против такой формулировки.
«Молотов согласился с тем, что предлагаемый довод Советского правительства содержит ссылку, задевающую немецкую чувствительность, но просил нас, учитывая затруднительное положение Советского правительства, не придавать этому доводу значения. У Советского правительства, к сожалению, нет возможности выдвинуть какие-либо другие доводы, поскольку ранее Советский Союз никогда не проявлял беспокойства о положении национальных меньшинств в Польше и вынужден так или иначе оправдывать свое нынешнее вмешательство перед заграницей».
17 сентября, в 5.30 вечера, Шуленбург отправил еще одну «сверхсрочную, совершенно секретную» депешу в Берлин:
«Сталин принял меня в 2 часа ночи… и заявил, что Красная Армия пересечет советскую границу в 6 часов утра…
Советские самолеты сегодня начнут бомбить районы к востоку от Львова».
Когда Шуленбург высказал свои возражения по трем пунктам советского коммюнике, русский диктатор «с подчеркнутой готовностью» внес в текст изменения.
Таким образом, был выдвинут именно этот жалкий предлог: Польша прекратила свое существование, и польско-советский пакт о ненападении, следовательно, утратил свое значение и силу, а поскольку требовалось защитить свои интересы и интересы украинского и белорусского национальных меньшинств, Советский Союз утром 17 сентября направил свои войска в поверженную Польшу. Чтобы нанести дополнительное оскорбление, польского посла в Москве проинформировали, что Россия в польском конфликте будет строго придерживаться нейтралитета. На следующий день, 18 сентября, советские и немецкие войска встретились в Брест-Литовске, где ровно двадцать один год назад молодое большевистское правительство порвало узы, связывавшие прежнюю Россию с западными союзниками, и заключило сепаратный мирный договор с Германией на тяжелейших для себя условиях.
И хотя теперь русские выступали в роли соучастников нацистской Германии в уничтожении древней Польши, они сразу же продемонстрировали недоверие к своим новым друзьям. Как информировал Берлин посол Шуленбург, на встрече с ним накануне советской агрессии Сталин выразил сомнение, будет ли немецкое верховное командование придерживаться условий Московских соглашений, предусматривающих отвод немецких войск на демаркационную линию. Посол пытался успокоить Сталина, но, очевидно, без особого успеха. «Ввиду присущей Сталину подозрительности, — телеграфировал он в Берлин, — я был бы признателен, если бы меня уполномочили дать дальнейшие заверения подобного характера, дабы устранить его последние сомнения». На следующий день, 19 сентября, Риббентроп телеграммой уполномочил своего посла сообщить Сталину: «…Соглашения, которые я подписал в Москве, будут, конечно, соблюдаться… Они рассматриваются нами как прочная основа для новых дружественных отношений между Германией и Советским Союзом».