В 10.50, за 10 минут до истечения срока ультиматума, он снова позвонил в министерство иностранных дел в Лондон. На этот раз он изложил свое предложение, заключающееся в том, чтобы Геринг немедленно вылетел в английскую столицу. Он все еще не мог взять в толк, что время дипломатических маневров прошло. Однако ему сразу же дали это понять. Галифакс твердо заявил, что его предложение не может быть принято. Правительству Германии задан конкретный вопрос, на который «ждут конкретного ответа». Правительство его величества не может терять времени на переговоры с Герингом.

После этого Далерус повесил трубку и исчез с авансцены истории. Объявился он только после войны на Нюрнбергском процессе, чтобы рассказать, как, впрочем, и в своей книге, о своей эксцентричной попытке спасти человечество от войны[12]. У него были благородные устремления, он действительно хотел мира. На какое-то время он оказался в эпицентре удивительных событий мировой истории. Но, как это случалось со многими другими, все вокруг было слишком запутано, чтобы он мог в этом разобраться. В Нюрнберге он сказал, что никогда не подозревал, насколько был обманут немцами.

Вскоре после 11 часов, когда срок британского ультиматума истек, Риббентроп, за два часа до этого отказавшийся принять британского посла, послал за ним, чтобы вручить ему ответ правительства Германии. Правительство Германии, говорилось в нем, отказывается «принять, не говоря уже о том, чтобы выполнить», ультиматум Великобритании. За этим следовало пространное и гнусное пропагандистское заявление, состряпанное, вероятно, на скорую руку Гитлером и Риббентропом во время их двухчасового совещания. Ответ был призван одурачить легковерных немцев, поэтому включал в себя перечисление всех тех вымыслов, которые нам уже известны, в том числе «нападение» поляков, возлагал на Англию вину за то, что произошло, и отвергал попытку «заставить Германию вывести свои войска, которые приготовились к защите рейха». Далее следовало лживое заверение, что Германия приняла предложения Муссолини, сделанные в последний момент, а Англия эти предложения отклонила. После всех попыток Чемберлена умиротворить Гитлера он бросал обвинение в адрес правительства Британии в том, что оно «стремится уничтожить народ Германии»[13].

Гендерсон прочитал документ («это полностью фальсифицированное изложение событий», как он позднее назвал его) и заметил: «Предоставим истории рассудить, кто виноват на самом деле». Риббентроп ответил, что «история уже подтвердила факты».

Я стоял на Вильгельмштрассе, напротив рейхсканцелярии, когда по громкоговорителю вдруг сообщили о том, что Англия объявила Германии войну[14]. На улице, залитой солнцем, находилось человек двести пятьдесят, не больше. Они молча и внимательно слушали. Когда диктор кончил читать, никто не проронил ни звука. Люди стояли ошеломленные. Им трудно было осознать, что Гитлер вверг их в мировую войну.

Несмотря на то что был выходной, мальчишки-газетчики продавали экстренный выпуск. Точнее, я заметил, что они раздавали газеты бесплатно. Я взял одну. Это была «Дойче альгемайне цайтунг». Первая страница пестрела заголовками, набранными большими буквами: «Британский ультиматум отклонен», «Англия объявила о том, что находится в состоянии войны с Германией», «Английская нота требует вывода немецких войск на Востоке», «Сегодня фюрер отбывает на фронт».

Заголовок официального отчета, казалось, был просто продиктован Риббентропом: «Меморандум Германии подтверждает вину Англии».

Может, таким легковерным людям, какими были в то время немцы, и казалось, что меморандум что-то подтверждает, но в тот день это не породило враждебности по отношению к англичанам. Когда я проезжал мимо британского посольства, откуда Гендерсон и его сотрудники перебирались в гостиницу «Адлон», находившуюся за углом, я заметил одинокого полицейского у входа. Делать ему было нечего, и он прохаживался туда-сюда.

Французы выжидали немного дольше. Бонне до последнего момента старался выиграть время. Он все еще упорно надеялся, что Муссолини сумеет заключить с Гитлером сделку и это позволит Франции соскочить с крючка. Он даже настаивал, чтобы посол Бельгии убедил короля Леопольда, имевшего влияние на Муссолини, воздействовать на дуче, чтобы тот в свою очередь оказал влияние на Гитлера. Всю субботу 2 сентября он провел в спорах со своим кабинетом, как до этого спорил с британским кабинетом. Он говорил, что обещал Чиано ждать ответа немцев на англо-французское заявление от 1 сентября до полудня 3 сентября и что не может нарушить данное слово. Он даже позвонил по телефону министру иностранных дел Италии, чтобы подтвердить это, но позвонил только в 9 часов вечера 2 сентября. К этому времени предложение дуче о созыве конференции утратило всякий смысл, что Чиано и попытался объяснить. Англичане же оказывали давление на Бонне, принуждая его совместно выдвинуть в полночь ультиматум Берлину.

2 сентября, вскоре после полуночи, правительство Франции приняло решение. Ровно в полночь Бонне послал Кулондру телеграмму, где сообщалось, что утром он пришлет текст «нового демарша», который надлежит «представить в полдень на Вильгельмштрассе»[15].

Он сделал это 3 сентября, в 10.20 утра, за сорок минут до истечения срока британского ультиматума. Французский ультиматум был составлен практически в тех же выражениях, что и британский, с той только разницей, что в нем заявлялось, что Франция в случае отрицательного ответа выполнит свои обязательства по отношению к Польше, «которые известны правительству Германии», — даже в самый последний момент Бонне воздерживался от формального объявления войны.

В официальной Французской желтой книге приводится текст ультиматума, переданного по телеграфу Кулондру. В нем время истечения ультиматума обозначено 17.00. На самом деле в телеграмме было указано не это время. В 8.45 утра посол Фиппс сообщал Галифаксу из Парижа: «Бонне говорит, что срок французского ультиматума истекает в 5 часов утра в понедельник (4 сентября)». Это время Бонне и указал в телеграмме.

Хоть это и явилось уступкой, которую Даладье вырвал ранним воскресным утром у французского генерального штаба, о чем Бонне узнал по телефону (раньше генеральный штаб настаивал на том, чтобы срок ультиматума составил сорок восемь часов), у британского правительства оно вызвало раздражение, что и было высказано Бонне незадолго до полудня. Премьер Даладье еще раз попытался убедить военных. Он вызвал генерала Колстона из генерального штаба и в 11.30 утра постарался уговорить его сократить срок действия ультиматума. Генерал неохотно согласился передвинуть срок окончания ультиматума на двенадцать часов, то есть на 17 часов.

Таким образом, в тот момент, когда Кулондр выходил из здания французского посольства в Берлине, направляясь на Вильгельмштрассе, Бонне позвонил ему по телефону и распорядился указать новое время.

В полдень Риббентроп не мог принять французского посла. В это время он участвовал в церемонии, которая происходила в рейхсканцелярии. Там фюрер тепло встречал нового советского посла Александра Шкварцева — это придало своеобразный оттенок тому историческому дню в Берлине. Кулондр, неуклонно следуя полученным инструкциям, прибыл на Вильгельмштрассе ровно в полдень и был принят там Вайцзекером. На вопрос посла, обладает ли статс-секретарь полномочиями дать «удовлетворительный» ответ Франции, Вайцзекер ответил, что находится в таком положении, которое не позволяет ему «вообще давать какой-либо ответ».

За этим последовала небольшая дипломатическая комедия. Когда Кулондр попытался истолковать ответ Вайцзекера как отрицательный, к чему он был готов, и вручить статс-секретарю официальный ультиматум, последний отказался его принять. Он предложил послу «любезно проявить еще немного терпения и встретиться с министром иностранных дел лично». Получив такой отпор, причем уже не впервые, Кулондр провел в напряженном ожидании еще полчаса. В 12.30 его проводили в канцелярию для встречи с Риббентропом.