— Господи помилуй, Ричард, — тихо сказала мне Джин. Она провела рукой по моей прекрасной юбке, заляпанной овечьей кровью. — Какая жалость!

— Это отстирается? — спросил я, поднимаясь на ноги.

— Возможно, — с сомнением произнесла она, — но прежним платье уже не будет, верно? Так жаль. Давай-ка я замочу этот шёлк.

Джин — славная женщина, вдова и наша портниха. Она ушла за кувшином воды и тряпкой.

У стен комнаты бездельничали с десяток мужчин и мальчишек. Алан устроился поближе к паре свечей и потихоньку заучивал роль, читая слова с длинного листа бумаги. Джордж Брайан и Уилл Кемп резались в карты, используя вместо столика один из наших ящиков с реквизитом. Кемп ухмыльнулся.

— Когда-нибудь он воткнёт этот нож прямо тебе под рёбра, — сказал он мне и состроил рожу, изображая покойника. — Он бы не прочь. Да и я тоже.

— И тебя чтоб чума забрала, — сказал я.

— Ты должен быть с ним любезен, — сказала мне Джин, безуспешно тыкая тряпкой в овечью кровь. — Я имею в виду, с твоим братом, — продолжила она.

Я ничего не ответил, просто стоял, пока она пыталась очистить шёлк. Одним ухом я прислушивался к игре актёров в том большом зале, где на троне сидит королева.

Я уже в пятый раз играл перед королевой — дважды в Гринвиче, дважды в Ричмонде, и теперь в Уайтхолле — и люди вечно расспрашивают, как она выглядит, а я обычно выдумываю, потому что её невозможно увидеть и описать. Свечи в основном горят там, где играют актёры, а Елизавета, милостью Божьей королева Англии, Франции и Ирландии, сидит под роскошным красным балдахином, который отбрасывает на неё тень, но даже в тени можно разглядеть белое, как крыло чайки, лицо, неподвижное и суровое, и собранные в высокую прическу рыжие волосы с золотой или серебряной короной. Обычно она сидит не шевелясь, как статуя, кроме тех мгновений, когда смеётся. Её белое лицо как будто не одобряет происходящее, но ей явно нравится пьеса, и придворные наблюдают за ней, как и мы, пытаясь разгадать, нравится ли ей представление.

Грудь у нее тоже белая, под стать лицу, как я знаю, она использует свинцовые белила — эта паста делает кожу такой белой и гладкой. Декольте у неё низкое, как у юной девы, соблазняющей мужчин намёком на бледную грудь, хотя, клянусь богом, она стара. Она не выглядит старой, сверкая в огнях свечей дорогими тканями, усыпанными драгоценностями. Старая, неподвижная, бледная — настоящая королева. Мы не смели на неё смотреть, ведь если поймать её взгляд, то исчезнет та иллюзия, что мы создаём, но я старался посмотреть украдкой и видел белое лицо над надушенной публикой в нижних рядах.

— Может, придётся пришить к юбке новый шёлк, — тихо сказала Джин и поёжилась в порыве ветра, принесшего брызги дождя через высокие окна прихожей. — Мерзкая ночка на улице. Льёт как из ведра.

— Когда уже закончится эта дурацкая пьеса? — спросил Уилл Кемп.

— Через пятнадцать минут, — ответил Алан, не отрываясь от газеты.

Из большого зала появился Саймон Уиллоби. Он играл девушку, мою соперницу. Он ухмылялся. Саймон, хорошенький шестнадцатилетний юнец, бросил Джин свою диадему, а потом покрутился, так что замерцала яркая юбка.

— Неплохо сегодня сыграли! — радостно заявил он.

— Ты всегда хорош, Саймон, — ласково сказал Уилл Кемп. 

— Не так громко, Саймон, не так громко, — с улыбкой предостерег Алан.

— Ты куда? — спросила у меня Джин.

Я направился к двери во двор.

— Надо отлить.

— Смотри, не намочи бархат, — шикнула она. — Вот, возьми!

Она принесла тяжелый плащ и накинула мне на плечи.

Я вышел во двор, где на булыжниках бурлила вода, и постоял под деревянной аркадой, похожей на дешёвую монастырскую. Я поёжился. Приближается зима. На дальнем конце двора находились арочные ворота, там слабо чадили два факела. В углу аркады мелькнула тень. Наверное, крыса или дворцовая кошка. Чума побери этот дворец, как и её величество, для которой время не существует. Она любит, когда пьесы начинаются в разгар дня, но это представление отложили из-за встречи с послом, так что теперь мне предстоит добираться домой по сырости, холоду и в темноте.

— Я думал, тебе надо отлить. — Саймон Уиллоби последовал за мной во двор.

— Просто хотел глотнуть свежего воздуха.

— Жарковато там, — сказал он, задрал прекрасную юбку и стал мочиться в дождь, — но мы хорошо сыграли, правда? 

Я промолчал. 

— Видал королеву? — спросил он. — Она смотрела на меня!

Я опять промолчал, потому что мне нечего было сказать. Конечно, королева смотрела на него. Она на всех нас смотрела. Это ведь она нас позвала! 

— Видал, как я танцевал с канделябром? — спросил Саймон.

— Ага, — коротко отозвался я и пошёл прочь от него по аркаде, на дальний конец двора. Я знал, что он хочет услышать похвалу, ведь юный Саймон жаждет похвалы, как шлюха серебро, но ни один комплимент его не удовлетворит. Не считая этого, он вполне приличный мальчишка, хороший актёр, а его длинные светлые локоны заставляют мужчин вздыхать, когда он играет девушку.

— Это была моя идея, — прокричал он вдогонку, — танцевать с канделябром как с мужчиной!

Я его проигнорировал.

— Хорошо же получилось, правда? — с мольбой спросил он.

Я уже находился в дальнем углу двора, в глубокой тени. Сюда не добирались отблески факелов из-под ворот. Справа находилась едва заметная дверь, и я осторожно её открыл. За дверью тьма была ещё более густой. Я понял, что пространство там совсем крохотное, но не вошёл, просто вслушивался, однако не слышал ничего кроме завывания ветра и бесконечной дроби дождя. Я надеялся что-нибудь украсть, что-нибудь на продажу, небольшое, чтобы легче спрятать. В Гринвичском дворце я нашел мешочек с жемчугом, который кто-то, видимо, обронил, он лежал в тени под гобеленовым креслом в коридоре, и я спрятал мешочек под юбками, а потом продал жемчуг аптекарю — тот размалывал жемчуг и лечил им безумие, так он сказал. Он заплатил мне куда меньше истинной стоимости, зная, что жемчуг краденый, но сумма всё равно превысила мое месячное жалование.

— Ричард? — позвал Саймон Уиллоби.

Я молчал. Из темной комнатки смердило, как будто здесь хранили корм для лошадей и он подгнил. Я решил, что красть здесь нечего, и закрыл дверь.

— Ричард? — снова окликнул меня Саймон.

Я молчал и не шевелился, зная, что невидим в тёмном плаще. Саймон мне нравился, но я был не в настроении твердить ему, как хорошо он играл.

Потом дверь в дальнем конце двора распахнулась, впуская свет фонаря в залитый дождём двор. Сначала я решил, что один из актеров явился сказать, что мы там нужны, но это оказался человек, которого я никогда прежде не видел. Он был молод, и он был богат. Богатство легко распознать по одежде, а этот мужчина носил камзол из блестящего жёлтого шёлка, подбитый синим. Чулки на нём были жёлтые, высокие сапоги — коричневые и блестящие. Он носил шпагу и синюю шляпу с длинными перьями, золото на шее и ещё больше — на поясе, но самым заметным в нём казались длинные и светлые, почти белые волосы. Я подумал — может, это парик?

— Саймон? — позвал молодой человек.

Саймон Уиллоби ответил нервным хихиканьем.

— Ты один?

— Думаю, да, милорд.

Саймон слышал, как я открыл и закрыл дверь, и видимо решил, что я ушёл во дворец. Потом дальняя дверь затворилась, и незнакомец погрузился в темноту. Я совершенно затих — просто ещё одна тень среди многих. Молодой человек подошёл к Саймону, и в мерцающем свете факелов у ворот я разглядел на его сапогах каблуки — как на женских. Он был невысок и хотел казаться выше. Я услышал, как Саймон сказал:

— Здесь был Ричард. Но он ушёл. Думаю, он ушёл.

Незнакомец не ответил, просто прижал Саймона к стене и стал целовать. Я увидел, что он задрал юбки Саймона, и затаил дыхание. Те двое прижимались друг к другу.

В этом не было ничего удивительного, кроме того, что его милость, кем бы он ни был, не стал дожидаться окончания пьесы, прежде чем найти Саймона Уиллоби. Всякий раз, когда мы играли в одном из королевских дворцов, их милости заявлялись в гримёрку, и я наблюдал, как Саймон исчезал то с одним, то с другим. Это объясняло, откуда у Саймона Уиллоби всегда водились деньги. А у меня — нет, потому и приходится воровать.