Командовать личными отрядами вербовали людей, не чуждых насилию, — в основном преступников, для которых разбои и убийства были единственной целью и смыслом жизни, мускулистых бывших боксеров, борцов или штангистов, бывших милиционеров и солдат, и просто болтающихся по городу без дела качков с бычьими шеями. Единение мира власти с миром преступности было для представителей обоих миров открытием. Министры и депутаты научились использовать и ценить насилие, как простой и эффективный инструмент власти. Оно их не пугало, не вызывало отвращения. Они обнаружили также, что власть, используемая в преступных целях, открывает практически неограниченные возможности. Не только неизмеримо умножает доходы, но и не вызывает того осуждения, которое выпадало на долю обычных преступников. Преступление, совершенное под эгидой власти переставало в понимании исполнителей носить печать преступления.

Для преступников же благодати приносимые мезальянсом преступности и власти не были, естественно, никаким откровением. Открытием, зато, была неповторимая, быть может, возможность, которую создавали для достижения желанной цели демократия и свободный рынок.

Сделав их гражданами, демократия дарила им право не только избирать власть, но и самим быть избранными. А благодаря свободному рынку, который на Кавказе свел до категории товара практически все стороны жизни, выборы проходили, как торги, после предварительного согласования цены.

Министры и депутаты занялись преступлениями, а преступники ступили на паркет политических салонов. Присваивали своим шайкам названия политических партий, полные высокопарных прилагательных, претендовали на руководство во властных структурах, выигрывали договорные торги на приватизируемые фабрики и выборы депутатов в дагестанский парламент или даже в российскую думу. Было время, когда половина депутатов и министерских чиновников в Махачкале имела за собой тюремное прошлое.

Таким образом, преступники творили теперь закон. За превышение власти в тюрьму попал Министр юстиции. Если умирал Министр, его место занимал брат, зять или сын, чиновники разворовывали государственные деньги, банкиры нападали на собственные банки, а милиционеры грабили на дорогах. Богатые становились еще богаче, а бедняков ждала только еще большая нужда.

Казалось, весь мир вокруг них пребывал в состоянии упадка, уничто-36 жения и хаоса, и только самые большие мечтатели и безумцы сумели бы отыскать в нем какие-то намеки на создание, на зарождение чего-то нового. Разочарованные и потрясенные свободой, которая на Кавказе приобрела столь отталкивающий облик, тамошние горцы стали все серьезнее опасаться, что их место на земле сжимается, вот-вот исчезнет.

Они еще помнили старую пословицу о том, что каждый человек имеет свою гору. Так хотелось в это верить, но они не могли уже найти дорогу к своим забытым горам.

— Кто мы? — без конца повторяли они.

Их сомнения окончательно развеяли славяне.

Объявленный великим реформатором Михаил Горбачев, последний властелин империи, нигде, кроме славянской ее части, не имел значительного числа сторонников. Необходимость прогрессивных реформ он провозглашал в Москве и России, но оставался глухим и бесчувственным к просьбам российских колоний на Кавказе и в Азии. Обещанная им свобода, была, таким образом, зарезервирована только для россиян, славян, белых. С этой точки зрения Горбачев ничем не отличался от своих предшественников. Полностью поглощенный амбициозными планами реформы империи, оглушенный аплодисментами Европы и Америки, он не имел ни времени, ни терпения для Кавказа и Азии. Его выводила из себя их медлительность, недоверчивость к новинкам, рабская привязанность к прошлому. Ему нужны были быстрые решения, быстрые результаты. Он не собирался путаться в лабиринтах, в сложных хитросплетениях. С типичной для революционеров высокомерной самоуверенностью считал, что прогрессивными указами сможет разрешить азиатские проблемы. Совершал ошибку за ошибкой, бестактность за бестактностью, тем самым ускоряя свое неизбежное падение.

Укротивший его высокопоставленный провинциальный чиновник Борис Ельцин, обещал всем свободу и, в конце концов, развалил империю только для того, чтобы самому занять место Горбачева в Кремле. Борясь за власть, подстрекал вассалов Горбачева: «Говорю вам, берите столько свободы, сколько сможете унести!» Однако, когда доверчивые чеченцы попытались испробовать свободу на вкус, Ельцин, будучи уже хозяином Кремля, послал против них войска.

Россия, для которой развал империи ассоциировался не с радостной и хоть и нежеланной, но свободой, а с унизительной деградацией, завистливо и мстительно сеяла войны среди недавних подданных. Свобода рождалась под аккомпанемент автоматных очередей и взрывов бомб. Войной платила Россия своим подданным за их неверность и непослушание.

Хаоса и пожарищ избежали только ближайшие к Европе провинции империи: славянские Украина и Белоруссия, прибалтийские республики. Разжигаемые Россией гражданские войны опустошали и делили на не признающие друг друга клочья Кавказ и Среднюю Азию, а поддерживаемые Кремлем заговорщики свергали тамошних президентов.

— Вы никогда не были и не будете равными нам, — говорили россияне. — Но мы никогда не позволим вам уйти из-под нашей власти свободными.

Война, которую Россия объявила чеченцам в отместку за то, что они решили любой ценой добиваться независимости, излечила кавказских 37 горцев от комплекса неполноценности по отношению к славянам. А вера в Аллаха, которую они так долго стыдливо прятали, неожиданно стала для них опорой. Они перестали беспомощно переминаться с ноги на ногу, мучить себя вопросом «Кто мы?».

— Мы — мусульмане, — гордо отвечали теперь они славянам. — Это значит, мы не такие, как вы.

Но молодые люди, которых отцы в соответствии с новой модой, возникшей во времена независимости, отправляли на учебу и в паломничества в Аравию, возвращались домой, и высмеивали не только родителей, но даже ученных мусульманских духовных.

— Вы молитесь не так, как надо, грешите на каждом шагу. Наши праздники, наряды и танцы — прегрешения против Священной Книги. Мы живем не по-божески, — без конца пеняли они старшим. — Вы не мусульмане, вы язычники.

Ислам, завезенный на Кавказ арабскими кочевниками, действительно с течением веков обрастал местными обычаями и традициями, давними верованиями, ересью. Долгие годы, не имея возможности отправляться на паломничество в Мекку, кавказские паломники ходили на поклон к святым горам, водопадам, могилам святых мужей. И не видели в этом ничего дурного. Не запрещали им этого и шейхи, духовные наставники, которых горцы беспрекословно слушались испокон веков.

Слушали, хоть не до конца понимали науки шейхов. Не все. Не всегда. Слишком много было в них мистицизма, таинственных слов, напоминающих заклинания, слишком много неоднозначности, свободы интерпретации, которая оставляла вольный выбор, заставляла делать усилия и не гарантировала правильности решения.

— Ищите Бога в себе, находите в душе путь истины, — говорили теперь шейхи переставшим ориентироваться в наступившей свободе горцам, плохо понимавшим, что делать с этим советом, и стеснявшимся расспрашивать. Шейхи же внушали, что важно не скрупулезное исполнение обрядов, а само стремление к Всевышнему и совершенству, внутренняя гармония и чистота.

Молодежь, вернувшаяся после обучения в Аравии, говорила совсем другое.

— Не знаете, как жить? Это же просто, — пожимали они плечами. — Читайте Святую Книгу, там все написано. Подражайте во всем Пророку Магомету. Поступайте, как он, даже одевайтесь, как он. И тогда истина восторжествует.

Ответ на все сомнения, вопросы и страхи должен был свестись к нескольким простым и ясным указаниям, как жить и как молиться. Эта необычайная деловитость нового учения, скрупулезно регулирующего мельчайшие детали повседневности, и тем самым освобождающего от мук выбора, показалась чрезвычайно привлекательной потерянным кавказским мусульманам. Здесь не было места диспутам теологов, мистической глубине, свободным интерпретациям. Жаждущие ясной цели в жизни, они все охотнее прислушивались к пришельцам. Простота нового учения и готовые рецепты немедленного изменения судьбы к лучше-38 му привели к тому, что кавказские горцы все чаще принимали его за свое собственное, не задумываясь о том, что была это вера моджахедов, фанатичных боевиков, кочующих по миру в поисках повода для священной войны и славных побед, или мученической смерти.