Дед Ислам Хасанов, родом из горного аула Шатой, тоже присоединился к революции, хоть признавался, что скорее из любопытства, чем из чувства гражданского долга.

— Я там в политику никогда не вмешивался. Но как по радио сказали, чтоб идти на площадь, потому что русские приехали свергать нашего президента, так я подумал — надо идти. А моя баба в крик. Такой старый, и такой дурной! Никуда не пойдешь! До сих пор справлялись без тебя, и теперь управятся! Тихо, старуха, говорю я, это мужское дело. Взял ружье и пошел.

Дед Ислам днем торговал на базаре заграничными сигаретами и жевательной резинкой. Вечерами подрабатывал таксистом. Днем зарабатывал деньги, впаривая мне привезенные контрабандой из Турции сигареты Лаки Страйк (каждый день обещал завтра достать Ротманс), ночью развозил меня на назначенные чеченскими министрами встречи в учреждениях и духанах.

— Здесь на площади было столько народу, не протиснешься, — Ислам показывал площадь рукой через открытое окно машины. Все его звали дедом, хоть ему только что стукнуло пятьдесят. Он и сам не знал, откуда взялось это прозвище. Назвали и все тут. — Говорят, президент выступал, да я его не видел. Просидел на площади всю ночь, хоть погода была паскудная. Утром, как объявили, что русское войско ушло восвояси, я домой вернулся. Так и кончилась эта моя война, — смеется Дед, сверкая комплектом золотых зубов. — Но если надо будет, опять пойду. Нам, чеченцам, война не впервой.

Москва поняла, что дело не шуточное, но поскольку она сама еще не была готова к войне — в Кремле продолжали править два президента, России и империи СССР, и неизвестно пока было, кто из них победит, — отозвала с Кавказа своих десантников. Вместо того, чтобы сломить дерзкого чеченца, унизить его, поставить на место, неудачная атака на столицу его только раззадорила и возвысила в глазах земляков, которые увидели в нем новое воплощение знаменитых кавказских повстанцев и имамов.

Враги Дудаева, а здесь их всегда хватало, жаловались потом, что Россия из неизвестного генерала сама создала мифического героя. Он сам в этот свой врожденный героизм свято верил. Роль предводителя он пока только изучал, сочтя ее миссией, которую ему вверила судьба.

Страной Дудаев командовал как летным эскадроном. Никого не слушал, не принимал никаких советов, подсказок. Лучше чувствовал себя в роли бунтаря, разрушителя, чем строителя, созидателя. Управление страной ему явно не удавалось.

Невысокий, очень худой, с мальчишеской фигурой. Мне запомнились его ладони, нежные и ухоженные, непохожие на сотни других мужских рук, шершавых, угловатых, крепких в пожатии.

Голос мягкий, лицо приятное, с правильными чертами. Загадочная, немного высокомерная улыбка, как у иллюзиониста, который заранее знает, что произойдет, и радуется самой перспективе увидеть изумление на лицах публики.

Умел и любил обольщать. Мог, например, в разгар беседы, ни с того, ни с сего, вставить, что высоко ценит знакомство с журналистами, потому что они люди культурные, вежливо слушают и не задают глупых вопросов. Разговаривая, не отводил глаз, впивался горящим взглядом в своего гостя, как будто хотел проверить искренность его намерений.

Взгляд у Дудаева как у дьявола, а нос как у орла — говорилось о нем в одной из песен.

Для начала я спросил, как он себя чувствует в роли президента страны, которую никто не признает.

— Обойдемся! — пожал он плечами. — В мире царит право сильнейшего, никто других законов не соблюдает. Чем больше страна, тем охотнее она присваивает себе закон джунглей. А если бы нас признали? Что бы изменилось? Чеченский флаг вывесили бы в ООН? ООН — это пережиток. Аллах нас признает, и это главное.

Кстати говоря, он требовал отставки генерального секретаря ООН, которого обвинял во всех войнах в мире, голоде и других несчастьях. А при упоминании высказываемых в его адрес упреков в диктаторских замашках, возмутился, удивленно вздернув брови.

— Недемократичные методы? Западные либералы не имеют права поучать нас, что значит быть демократом, а что — диктатором на Кавказе. Тут нет государств с многовековыми демократическими традициями. Зато есть наследство тоталитарного режима. Впрочем, излишек демократии заканчивается анархией. Кто вам дал право нас осуждать или смеяться над нашими обычаями? Мы, может, натерпелись больше других. Почему же литовцы или латыши могут иметь свое государство, а нам, чеченцам не позволяют этого? Мы добьемся этого права, нравится это кому-то, или нет! И устроим свое государство так, как сочтем нужным.

Что касается будущей войны с Россией, он был полон самых худших предчувствий. «Нападут на нас, будет война», повторял Дудаев, а за ним и вся страна. А может, было наоборот, и это он, прислушиваясь к опасениям земляков, поверил в ее неизбежность? Говорил, что не хочет войны, что готов вести переговоры, но, наверное, сам не верил, что спор между россиянами и чеченцами можно разрешить полюбовно. Его упрямство, обостренное чувство чести, порывистость, приводили к тому, что он с трудом шел на договоренности, уступки. С другой стороны, чтобы с ним сторговаться, избежать войны, хватило бы какого-нибудь эффектного, пустого, но очень пафосного по форме жеста со стороны России. Жеста, на который не мог решиться российский президент Ельцин, потому что ему самому как воздух был нужен такой же, он сам обязательно хотел доказать свою силу и решимость. Лучше всего кому-то более слабому, например чеченцам.

— Все, чего я хотел, это сесть за стол переговоров, как равный с равным, — говорил Дудаев и напоминал, что корона с головы российского президента не свалилась, когда он оказал такое уважение руководителям татар и башкир. Чеченец обещал, что если только Россия согласится на это, он откажется от своего поста, и будет сажать цветочки в саду. — Россияне должны помнить, что им не найти лучших друзей, чем чеченцы, но они могут сделать нас и своими злейшими врагами. Мы никогда не смиримся с порабощением. Такими нас создал Всемогущий. Нас легче убить, чем сломить.

Дудаев пугал россиян тем, что получил в свое распоряжение ракеты, способные нести атомные боеголовки на расстояние пяти тысяч километров, что брошенную в Чечне сотню учебных самолетов «Альбатрос» он готов приспособить к нападению камикадзе на Кремль, что в любую минуту может привести на Кавказ сто пятьдесят тысяч афганских моджахедов, закаленных в боях с россиянами и жаждущих мести.

— Я не хочу этой войны, потому что боюсь, что она может стать началом новой мировой, за которую я не хочу нести ответственность, — говорил Дудаев. — До этого не дойдет, пока я все контролирую.

Земляки генерала боялись, что он так вжился в роль нового кавказского имама, что осознанно провоцировал россиян на войну, чтобы иметь возможность повторить путь величайших героев чеченской истории.

А еще его посещали дурные предчувствия, он весьма критически оценивал ситуацию в мире. Предсказывал жалкий конец цивилизации.

— Весь мир постоянно нарушает законы природы. Все катаклизмы — это как раз результат отхода от природы, морального упадка. А сегодня все к тому идет, — размышлял он. — Вы только посмотрите, Европа собирается легализовать браки педерастов. Это конец, абсолютное дно, полная деградация. Все великие империи гибли, когда человечество отворачивалось от законов природы и морали. Римская империя — последние семь цезарей были гомосексуалистами, негодяями. И все понесли за это наказание. То же самое — Византия, Османская империя — все они пали, как только стали нарушать нормы морали. Сто тысяч раз Землю заливала вода, а океаны пересыхали и становились пустынями. Так будет и теперь.

Советники умоляли его сдерживать ораторский запал, больше следить за тем, что он говорит. Он, например, обещал чеченцам, что пригласит на Кавказ американских нефтяников, и у горцев скоро появятся золотые краны в ванных, а из них будет течь верблюжье молоко. Собирался построить гигантский трубопровод, который доставлял бы на продажу в пустынную Аравию кристальную, ледяную воду с кавказских гор. И все время подстрекал другие кавказские народы на бунт против России. Предлагал ингушам, осетинам, черкесам создание Горной Республики, включающей весь Кавказ, от Черного моря до Каспийского. «Теперь или никогда. Вместе мы сможем», искушал он соседей. Он уже рассорился с Россией, ему терять было нечего. А им — наоборот. Они сдвигали на лоб бараньи папахи и в задумчивости чесали затылки. Было о чем поразмыслить. С одной стороны жалко упускать случай. Москва слаба и слишком занята своими проблемами, может, и вышло бы что. А с другой — пойди-ка, попробуй задираться с Россией!