Хасан смотрел на Музафера с изумлением, которого, впрочем, старался не выдавать. В глазах Музафера появился блеск. Он размахивал руками, голос его звучал все громче. Ситуация была знакомой, и больше всего Хасан боялся сейчас, что из этой комнаты они с Музафером выйдут врагами. Что, если он пригласит его участвовать в таком проекте? Хасан отошел от активной борьбы в 1980 году, потому что уже тогда боялся пристраститься к насилию, как к наркотику, — ведь все эти годы ему приходилось ходить по острию ножа. Если эти убийцы когда-нибудь заподозрят его в предательстве, на земле не останется места, где бы можно было от них скрыться.

Музафер подошел к бюро и вынул из чемодана папку.

— Вот, — сказал он, подойдя к Хасану, — моя армия. Моя «Американская красная армия». — Усмехнувшись, он веером разбросал перед Хасаном фотографии. — Это Тереза Авилес. Она же Анна Роза Гомес, родилась в Доминиканской Республике, но выросла в Штатах. Когда училась в университете Мэриленда, примкнула к радикальному крылу подпольного университетского движения. В 1978 году они предприняли жалкую попытку добыть деньги — в Теннесси Тереза со своими друзьями убила двух охранников в банке. Ее схватили сразу и предложили стать информатором, она формально предложение приняла, но действовала по-своему — задушила тюремщика и бежала из тюрьмы еще до суда. А это ее любовник, Джонни Катанос. — Музафер показал фото, и Хасан увидел совершенно невыразительное лицо с темными глазами, высокими скулами и смущенной мальчишеской улыбкой.

— Катанос похож на мальчишку, — сказал Музафер.

— Это потому, что он никогда не дает никому понять, что у него на уме. Он говорил, что вырос в воспитательных учреждениях в Нью-Йорке и рано научился не выдавать свои чувства. Но по природе он очень агрессивен. В Европе действовал под видом торговца наркотиками, внедрялся в какую-нибудь… — Он замолчал, подыскивая подходящее слово. — Как правильнее сказать: «наркошайка» или «наркобанда»? В каждом случае, как только он изучал все изнутри: структуру, финансы, людей, — он просто забирал деньги и при этом убивал как можно больше людей. И немедленно скрывался. Так он и попал в Алжир, где они встретились с Терезой. Он жил в Испании, в Малаге, где за ним гонялись все, кто мог: уголовники, полиция немецкая, полиция французская, Интерпол. Он бежал в Африку через Гибралтар, его преследовали по пятам. Потом он познакомился с Терезой и теперь находится под покровительством алжирского правительства. Так вот, Хасан, это самый жестокий человек из всех, кого я знаю. Конечно, не лидер, но экземпляр уникальный. Всегда готов выполнить все, что от него требуется, и хорошо бы побольше крови и риска. Это его девиз. Я послал его в Хайфу разобраться с человеком, который продал нам бракованные ракеты, — он мне принес глаза этого человека.

Музафер показал на фотографию.

— А это урожденная Сара Коэн, живет под именем Эффи Блум. Лесбиянка. Прочитала все книги на свете и готова сделать, что угодно, кроме одного — переспать с мужчиной ради удовольствия. После ее покушения на Великого Рыцаря Христианского Братства Джорджии ее приговорили к девяноста пяти годам тюрьмы. Там она убила соседку по камере, когда они подрались из-за Джейн Мэтьюс. Отец Джейн был профессором на кафедре механики в университете Джорджии. Считалось, что Джейн пойдет по стопам отца. До тех пор, пока она не подложила бомбу в концертном зале. Потом они встретились с Эффи и это была любовь с первого взгляда. По крайней мере, со стороны Эффи. Естественно, когда Эффи решила бежать, то взяла с собой Джейн. Ты, может, помнишь: автобус, в котором Эффи и Джейн ехали на суд Эффи, был захвачен шестью ее подругами, которые потом переправили Эффи и Джейн за границу. Если мне не изменяет память, они оставили после себя много трупов.

— Восемь, — буркнул Хасан.

Музафер присел к столу.

— Эти люди пойдут за мной. Я уверен. Сейчас они живут на вилле у Средиземного моря, в Алжире. Там уютно и красиво, правда, я сыграл с ними шутку, я убедил алжирцев выдать их. Куда им деваться? Американцы ждут любой возможности вернуть их обратно в камеры, и на этот раз они очень постараются, чтобы никто из них больше не убежал. Эффи, конечно, разлучат с Джейн. Эффи этого страшно боится. От одной мысли, что им придется расстаться, она будет в ужасе. А у меня для них есть вариант, на который они согласятся. Я хочу, чтобы ты достал разрешение переправить их в Ливию, чтобы твои врачи сделали им пластические операции, после которых никто в Америке их не узнает. Надо, чтобы ты достал им документы и деньги. Мы пробудем в Ливии не больше месяца, а когда вернемся в Штаты, ты о нас никогда ничего не узнаешь.

Хасан вздохнул с облегчением, тревога улеглась, но на его лице по-прежнему ничего нельзя было прочитать.

— Думаю, с этим проблем не будет, — начал он, — наш друг Муаммар все еще угнетен гибелью ребенка, не говоря уже о том, что на него самого тоже покушались. Если только это никак не связано с ливийскими властями…

— «Американская красная армия» не связана ни с кем. Наше положение так же неопределенно, как и название.

Хасан вынул из кармана зажигалку, старую «зиппо» с эмблемой морской пехоты, и закурил сигарету. Протянув пачку Музаферу, он спросил:

— Тебя интересует, что я думаю по этому поводу?

— Конечно. — Музафер откинулся на спинку стула. Он знал, что Хасан укажет ему на слабые места в его проекте.

— Это не революционеры, — тихо сказал Хасан, положив ладонь на фотографии. — Три авантюристки, две лесбиянки и банальный уголовник. Мы с тобой закалены годами изгнания. МЫ переносили страдания вместе с нашим народом, пока евреи топтали нашу землю. Мы знаем, что такое дисциплина, порядок, а эти студентки… — Он покачал головой. — Я понял, что ты собираешься делать, и если ты хочешь исчезнуть, лучше всего использовать американцев, но тебе надо найти профессионалов, чьи семьи легко будет потом отыскать. Как ты собираешься заставить этих американцев неопределенное время работать в полной изоляции? — Он помолчал. — Через шесть недель после вашего приезда в Америку ты превратишься в такого же авантюриста, как они сами. Ты станешь вторым уголовником в собственной шайке.

— Ты его недооцениваешь, Хасан. Подобных ему энтузиастов я просто не встречал. В физическом отношении таких, как он, один на миллион.

Что-то в голосе Музафера заставило Хасана замолчать. Он вспомнил, какие слухи ходят и насчет сексуальных пристрастий Музафера. Он никогда не верил в это, считая, что Музаферу просто не повезло с внешними данными, но услышав, как он описывает способности этого грека, Хасан засомневался. Не то чтобы он расстроился — облегчение от того, что от него не просят ничего невозможного, располагало к спокойствию и объективности.

— Друг мой, мне все равно, опасен он или нет — и для кого именно. Пусть убивает хоть сотнями. Если мы чему-то и научились за все эти годы, так это держаться подальше от обычных уголовников.

— Послушай, Хасан, — голос Музафера зазвучал неожиданно жестко, — я уже объяснил тебе, что в Катаносе нет ничего обыкновенного.

Во вторник утром было холодно. Воздух был так чист, что небоскребы Манхэттена казались стеклянными. Джонни Катанос и Музафер сидели в черном фургоне неподалеку от большой стоянки автомобилей у супермаркета. Оба внимательно следили за каждой машиной, подъезжающей к зданию. Они пытались обнаружить признаки слежки и очень нервничали, потому что несколько часов спустя должны были встретиться с представителями международной террористической организации. И значит, в течение этого времени — до встречи — Катанос и Музафер были очень уязвимы для предателя, если бы таковой существовал на самом деле. Однако они вынуждены были рисковать, так как сами не могли достать оружие или переправить контрабандой из-за границы.

Музафер знал случаи — а их было немало, — когда люди попадались именно в момент получения товара, и нервничал, выстукивая дробь на двери машины. Катанос протянул руку, чтобы его успокоить: