– А что в Сумах?.. – спросил Берзалов, которому неинтересно было слушать о волках.

Волки действительно размножились неимоверно и наводили ужас на население. Отстреливали их немилосердно, но это мало помогало.

Они втроём сидели в штабном вагоне, над которым развевался российский триколор, пили водку, закусывали салом, тушенкой и репчатым луком. Пили за победу, за Россию и воссоединение армий. Хотя, оказалось, той армии у Грибакина всего-то человек пятьсот, а из них сто шестьдесят два человека – экипаж бронепоезда. «Но зато какая?.. – периодически восклицал генерал Грибакин, – золотая!» За стеклом на фоне вечернего неба и ярких звезд мелькали остроконечные ёлки и разлапистые сосны.

– В Сумах? – переспросил Грибакин и, казалось, он задумался.

Берзалов испугался – такой у генерала сделался пустой голос.

– В Сумах моя родина… – ответил Грибакин бесцветно, как все они говорили о прошлой жизни. – В Суммах нам пришлось драться с каким-то идиотами, которые взорвали за нами мост через Ворсклу! – голос у него взлетел до дисканта, и он закашлялся, страшно покраснел, и даже лысина налилась кровью. – Бешеные, с голыми руками на бронепоезд кидались. «Дубы», что с ними поделаешь?! – просипел он, дыша, как астматик.

Кузьмичёв, который, оказывается, был главным инженером бронепоезда, не пил из принципа. Дулся он на Грибакина, потому что Грибакин не дал ему чего-то там установить, что улучшало тактико-технические характеристики артиллерийского огня. Но когда Берзалов начал расспрашивать последнего о подробностях боя да и вообще, о кочевой жизни бронепоезда под славным именем «Саддам Хусейн», Кузьмичёв перекривился, словно выпил касторки, и назидательно сказал:

– Плохая тема для разговора!

– А-а-а… – забыл закрыть рот Берзалов и растерянно замолчал.

Плохая, так плохая. Может, у Кузьмичёва свои соображения, я не знаю, подумал он. И как ему ни хотелось расспросить поподробнее о Комолодуне, но пришлось заткнуться. Оберегал Кузьмичёв генерала. Потом выяснилось, что они служили в одной бригаде, а когда Грибакин выскочил в туалет, чтобы откашляться, Кузьмичёв сказал:

– Ты его особенно не пытай… слушай, но не спрашивай… Он на одних нервах держится. И не пей с ним больше… Тоже плохо… Сорвется, мало не покажется.

– Ладно… – покладисто согласился Берзалов. – Не пытать, так не пытать, и пить не буду. – Не маленький, подумал он.

Кузьмичёв ещё на него так внимательно посмотрел, стараясь понять, понял старший лейтенант или нет, проникся, или надо повторить, но Берзалов придал физиономии выражение, которое должно было соответствовать моменту, и Кузьмичёв успокоился, хотя в глазах у него нет-нет, да и мелькала тревога за генерала Грибакина.

А когда Грибакин вернулся, все ещё красный, как мухомор, Берзалов сославшись на усталость, отказался от продолжения банкета, чем заслужил одобрительный кивок Кузьмичёва, и начал задрёмывать. После всех треволнений, приключений, а главное – от водки, его стало кидать в сон, голова сделалась тяжёлой, словно налилась свинцом. «Я немножко посплю», – хотелось сообщить генералу и Кузьмичёву, чтобы они напрасно не волновались. Но бойкий генерал, казалось, ничего не замечает и знай себе, травил, как он осваивал новые земли, как попытался пройти до Сочи, но: «Понимаешь, все мосты взорваны, а туннели засыпаны. Такое ощущение, что лазутчики действовали». Ага, тяжело ворочал мыслями Берзалов, гады… лазутчики... Но помалкивал. «А Кавказ, между прочим, бомбили пуще центра». Почему? – мрачно соображал Берзалов. А генерал Грибакин тут же отвечал, как будто читая его мысли: «Потому что там войск было не мерено, потому что спрятаться есть где. Горы однако ж…» А-а-а… – соглашался Берзалов и видел третий сон. Будто плывут они с Варей на лодке по бесконечно-длинной реке и их кидает с одной волны на другую, а он вместо того, чтобы обнять жену, вцепился, как последний дурак, в борта и пытается элементарно выжить. И нет этой реки ни конца, ни края. Так и просидел, держась за борта, до конца сна, не притронувшись к Варе.

Он проснулся от мысли о прапорщике Гаврилове, и голова сразу стала ясной и послушной, будто он и не пил, и не устал вовсе. Оказывается, генерал Грибакин говорил:

– Подъезжаем… лейтенант, слышишь, лейтенант… – и тряхнул его за плечо.

– Слышу, – ответил Берзалов и открыл глаза.

Кузьмичёва в вагоне уже не было. За стеклами основательно стемнело, всё та же луна-череп светила слева, её жуткий оскал соперничал со звёздами. Машинист вёл бронепоезд имени Саддама Хусейна на малой скорости, под колёсами загрохотал мост через реку Псёл, и ржавые фермы проплывали, как привидения, наполненные вовсе неземным смыслом.

Спас чётко произнёс: «Опоздал». Как опоздал?! – подскочил Берзалов и едва не выругался, что в данной ситуации выглядело бы весьма глупо, ибо генерал Грибакин не знал о существовании Спаса, как, впрочем, и никто другой. Даже Варя не знала. Не успел Берзалов рассказать ей о себе всё, потому что жизнь его до войны протекала в суете и бегах и оказалась такой короткой, что воспоминаний едва хватало на один вечер.

– Сейчас мост минует и встанем, – сообщил Грибакин.

Оказалось, что они зашли со стороны Комолодуна, но это ещё ничего не значило, не значило, что Грибакин на стороне Берзалова.

– Ну а дальше ты сам! – сказал Грибакин, почему-то стыдливо глядя в сторону.

– Почему? – тактично уточнил Берзалов, хотя не имел права задавать подобные вопросы генерал-майору. Сам, так сам. Делов-то, пробежать километров пятьсот, а то и меньше.

Впрочем, он давно подозревал, что генерал не то чтобы не из смелого десятка, а сам по себе. Свои у него взгляды на жизнь и на устройство будущего, явно не связанное с Комолодуном.

– Потому что, лейтенант, я уже своё хлебнул, – ответил Грибакин, избегая взгляда Берзалова.

– Я так на вас надеялся… – признался Берзалов, сердцем ловя тот миг, когда бронепоезд остановился. Гаврилов! Гаврилов! – крутилось в голове. Хотелось побыстрее выпрыгнуть из тепловоза и бежать искать прапорщика.

Он даже не расстроился из-за решения генерала. Не обязан генерал ходить туда, где люди гибнут пачками, тем более, что он там уже был. Дело, так сказать, сугубо добровольное. Это нам без вариантов, подумал Берзалов. Всё что надо, генерал уже рассказал, а что не рассказал, мы сами увидим, решил он с лёгкой душой, и они обнялись.

– Ну давай, сынок, я пойду на север к нашим, а ты в укрепрайон. Только не спеши. Обо всех опасностях я вроде тебе доложил. Береги себя. Помни, что ты должен выполнить задание, а я нашим всё подробно доложу. Да-а-а… – добавил он тем тоном, когда в последний момент вспоминают о чём-то если не важном, то по крайней мере, требующем упоминания, – где-то здесь город есть...

– Какой город? – точно так же, вроде как между делом, спросил Берзалов, который уже одной ногой был за бортом бронепоезда.

Бог с ним с этим городом. Что мы городов не видали? Главное старшего прапорщика найти, а там хоть трава не расти.

– Да-а-а… может, всё это ерунда, – согласился Грибакин, – выдумки, страшилки, однако, сорока на хвосте донесла, что есть такой, но на карте ты его не найдёшь. Говорят, что те, кто в него вошли, назад не вернулись. Лично я в это не верю, – добавил он, упреждая следующий вопрос о том, как же всё-таки генерал узнал о городе.

– Что, так всё серьёзно? – спросил Берзалов, посмеиваясь в душе над храбрым генералом.

Лично он ни в какие байки не верил, хотя Скрипей был из их числа.

– Может, этого города и нет, – уловил его иронию Грибакин и стал оправдываться. – Почём я знаю? Только говорят, что в нём шибко теневые люди живут. Может, это сказки, фольклор на новый лад. Я не знаю. Но на всякий случай обязан тебя предупредить, а если предупрежден, значит, что? Значит, вооружён, – добавил он с лёгкой душой.

Теневые люди? Не Скрипей ли? Тогда бы генералу поведали о его певческих способностях. У Берзалова от стыда за него уши едва не свернулись в трубочку: человек, который создал собственную армию и никого не боится, загибает о небылицах. Не нашёл ничего лучшего, как стращать на дорожку.