— Да, — сказал Балдуин. — Она была воспитана для этого.

— Вы завидуете ей?

Тонкие плечи приподнялись под платьем:

— Если бы я завидовал ей, было бы мне от этого хорошо?

— Нет, — ответил Айдан.

— Это еще не зашло столь далеко, — промолвил Балдуин. — Но это произойдет. Я полагаю, скоро. — Голос его был холоден. Он не испытывал жалости к себе. — Иногда я хожу в госпиталь Святого Лазаря, чтобы увидеть, с чем мне предстоит встретиться. Вот так я и ускользнул от своих нянек: вышел, как будто бы иду туда, попетлял по городу и присоединился к вашему отряду, когда вы проходили Врата Давида.

— В женском платье?

— В этот раз да. Иногда я одеваюсь, как мне положено. Саван прокаженного и колокольчик прекрасно помогают проложить дорогу в толпе. Лучше, нежели королевский сан. — Балдуин склонил голову, словно в раздумье; глаза его сузились. — Братство Святого Лазаря — примечательное место. Вы знаете, что некоторые братья там — рыцари? Когда-то они были тамплиерами и госпитальерами. Теперь у них свой орден. Когда они скачут на битву, им даже не нужно оружие. Они открывают лица, и враги удирают.

— Это так страшно?

Балдуин задержал дыхание. Айдан почувствовал себя так, словно ступил на лезвие меча; но он все же спокойно выдержал взгляд темных глаз короля.

— Вы безжалостны, не так ли? — проронил Балдуин. Но потом добавил: — Убедитесь сами.

Это и впрямь едва началось. Черты лица еще оставались различимы: тонкий нос с горбинкой, твердый подбородок, рот, равно способный выражать радость и суровость. Этот юноша мог бы стать красивым мужчиной.

Губы Балдуина слегка подергивались. Он сдернул вуаль и с волос, все еще остававшихся густыми, хотя болезнь добралась уже и до них, а потом вытянул перед собой скрытые перчатками руки. Он пристально разглядывал их несколько мгновений, потом уронил.

— Нет, вы не хотите видеть это. — Он вскинул голову. — Ну и как?

— Вы еще не способны обратить в бегство армии неверных.

— Что ж, — сказал Балдуин. — Но у меня и не тот вид, чтобы быть дамским угодником. Вы же знаете, что это такое. Пусть лучше они видят вуаль и воображают под нею безликий ужас. Таким я и буду довольно скоро.

— Но не для меня, мой господин, — возразил Айдан.

Долгий миг Балдуин молча смотрел на него.

— Это так, — сказал он наконец. — Для вас это ничего не значит, верно? Эта болезнь не может затронуть вас. Ни ваше тело, ни дух.

— Как не смогла она затронуть ваш дух.

Балдуин пожал плечами:

— Я не святой. Я послал достаточно проклятий небесам. Я мог предаваться неразумной жалости к себе, когда вокруг не было никого, чтобы вернуть меня к здравому смыслу. Но это ничего не дало, вы же видите. Я должен подниматься и идти. Дела королевства требуют моего участия. Войны не прекратятся, если я буду поступать глупо. — Он коснулся своего лба. — Корона здесь, что бы я ни делал.

Айдан склонил голову, наполовину соглашаясь, наполовину почтительно. Балдуин зевнул, совсем по-детски, словно не в силах сдержаться. Он выглядел отчасти смущенным, отчасти сердитым, как всякий юноша, которому напомнили, что он еще не взрослый.

— Вам надо поспать, — сказал ему Айдан. — Ложитесь здесь.

— У меня есть место в лагере, — начал было Балдуин.

— Есть. И еще есть место здесь. Я буду охранять вас лучше, чем охранял последнего из тех, кто был вверен моей охране.

Балдуин не протянул Айдану руки: он был приучен к этому с детства, научен горьким опытом. Но взгляд его был подобен дружеской руке, теплой и сильной.

— Это в прошлом, принц. Оплакивайте его, клянитесь отомстить за него, но позвольте ему уйти.

Айдан остановился, глядя королю в глаза:

— Как сделали вы?

— Как должны сделать мы все.

— Нет, — сказал Айдан. — Нет. Этот бой не может стать вашим. Вы противостоите всему исламскому миру. А это оставьте свершить мне.

— В одиночку?

— Бог поможет мне.

— Принц, — промолвил Балдуин. — У меня есть рыцари, воины, слуги любого рода. Если вам нужно…

— Мне нужно только ваше обещание, что в вашей армии найдется место для меня, когда я сделаю то, что должен.

— Оно ваше всегда. Но, принц…

Айдан покачал головой:

— Нет. При всей моей к вам признательности, при всем почтении, при всем уважении и при всей, видит Бог, любви, — нет. Вы поможете мне лучше всего, оставаясь там, где вы есть — вы и ваша армия, заслон против неверных.

— Вы собираетесь совершить что-то опрометчивое, — сказал Балдуин.

Айдан улыбнулся, широко и озорно:

— Не сегодня. Думаю, еще не сегодня. Хотя если говорить об опрометчивости, мой король…

— Я сейчас в безопасности, не так ли? Госпоже в довершение ко всему не хватало еще королевского визита. Если хотите, я открою свое инкогнито завтра. Сейчас слишком поздно, чтобы беспокоить людей. — Он помолчал. — Тибо не обиделся бы, я думаю. Он всегда был не прочь поозоровать.

— Я знаю, кто приучил его к этому, — сказал Айдан слегка сварливо.

Балдуин рассмеялся, зевнул так, что хрустнули челюсти, и улегся на кровать.

Король присутствовал на церемонии погребения Тибо, одетый в простые темные одежды, с лицом, скрытым вуалью. Никто не осмелился спросить, как и когда он прибыл. Краткий ночной сон и раннее пробуждение заставило угомониться большинство сплетников; присутствие короля если и не утихомирило остальных, то, по крайней мере заставило их хранить молчание.

При виде Айдана, стоящего за спиной короля, глаза сплетников разгорелись. Слухи росли, как на дрожжах. И большинство их питал страх и ложные измышления. Два человека умерли; в их доме появился чужестранец. Колдовство, колдуны и ассасины.

Айдана не задевало ничто, кроме тревоги за женщин. Он докажет, что он не ассасин. А все остальное быстро превратится в ничто, как только им понадобится его меч.

Женщинам же предстояло столкнуться с этими сплетнями: бремя поверх бремени скорби. И он ничего не мог сделать, чтобы облегчить их ношу. Он не мог отрицать истину. Он не мог стать иным, чем он есть.

Они стоически перенесли это. Но когда присутствовавшие на похоронах покинули замок, когда придворные уехали вслед за безмолвным и безликим юным королем, казалось, сами стены вздохнули с облегчением.

Маргарет не оплакивала сына, как оплакивала мужа. У нее не осталось слез. В ночь после похорон она сидела в своих покоях, слепо глядя на рукоделие, лежащее на ее коленях. Джоанна отчаялась уговорить ее лечь поспать и задремала, привалившись к ее ногам.

Айдан расхаживал по комнате, еще более беспокойно, чем обычно. Когда он в третий раз поднял одну и ту же шкатулку, открыл ее, и обнаружил, что она все так же полна сладостей, как и оба предыдущих раза, Маргарет сказала:

— Если вам взбрело в голову полетать вокруг замка, то сегодня как раз полнолуние.

Он остановился, покраснев. М ее улыбка отнюдь не уменьшила его смущение. Он хотел было извиниться и откланяться.

— Не уходите, — сказала Маргарет. — Останьтесь. Я не собиралась отсылать вас.

Айдан сел туда же, где сидел до того, как поддался беспокойству, и заставил себя сидеть спокойно. Маргарет осознала это; взгляд ее выразил благодарность с долей насмешки. Она еще может шутить, отметил Айдан. По своему обыкновению.

Когда ему уже стало казаться, что он сейчас взорвется или взлетит в воздух, как и предсказывала Маргарет, она сказала:

— Завтра мы возвращаемся в Иерусалим. Послезавтра или еще через день один из наших караванов отправляется в Дамаск, а потом в Алеппо. Джоанна поедет с этим караваном.

Айдан подскочил на месте:

— Алеппо! Во имя Господа, почему…

Джоанна спала, слегка хмурясь во сне. Маргарет легонько погладила ее по волосам. Чело Джоанны разгладилось, она вздохнула.

— Сердце Дома Ибрагима, — сказала Маргарет, — находится в Алеппо. Я посылала туда письма так часто, как могла, сообщая обо всем, что происходит в королевстве, все новости, какие я могла собрать.

— Это предательство.