— Доброе утро, — сказал он. — Уже достаточно светло для твоей молитвы?

Марджана покачала головой. Она, как обычно, была в белом: Айдан видел, что она была одета по-мужски. Теперь на ней был даже тюрбан. Волосы под тюрбаном были заплетены в три длинных косы. Вряд ли это можно было назвать маскировкой. Она выглядела не менее женственной, и не менее смертоносной. Айдан не мог не заметить, что на ее поясе висел кинжал в дамасских ножнах.

— Не желаешь ли присесть? — учтиво спросил он. — Прошу прощения, но не могу предложить тебе ни яств, ни напитков.

В ее глазах плясало пламя, но она приняла приглашение и села, так далеко от него, как только позволяла ширина ложа.

— Мое имя Айдан, — представился он.

— Айдан. — Имя странно перекатилось по ее языку. — Ты так легко отдаешь свое имя в мою власть?

— Ты отдала мне свое.

Она приподняла плечо в легком полупожатии:

— Мне так захотелось.

— Я прибыл из Райаны, страны, лежащей далеко на западе, между Францией и морем. А ты?

Глаза ее были полуприкрыты длинными ресницами, но Айдан чувствовал, что она смотрит на него.

— Пустыня, — произнесла она, — пустынные места. Когда-то там был Персеполис. Сикандар сжег его.

— Сикандар? Александр?

— Сикандар.

Айдан смутно осознавал, что сидит, приоткрыв рот, и с усилием закрыл его.

— Ты помнишь Александра?

— Я думаю… — Марджана нахмурилась, сплетя пальцы; в этом она так была похожа на Джоанну! — Я думаю… нет. Я не так стара. Нет. Помнит земля. Помнят руины, торчащие из земли, словно древние кости.

— Персеполис, — промолвил Айдан. — Персия.

Проступал ли в ее лице из-под облика женщины племени чародеев лик персиянки? Да, острые черты лица, узкий подбородок, нечеловечески большие глаза под разлетающимися бровями; но все же более плавные очертания, более мягкий овал лица, и оттенок кожи ближе к слоновой кости, чем к алебастру. Хотя, возможно, эту разницу человеческий глаз уловит с трудом.

Марджана подняла взгляд и стала рассматривать его так же откровенно, как он рассматривал ее. В ее глазах блеснуло удивление, и Айдан поневоле отметил это.

— Ты почти можешь сойти за араба, — сказала она.

— Так я и говорю. — Он погладил орлиную горбинку на своем носу и опустил руку. Марджана слегка улыбнулась. Сама она тоже отнюдь не была курносой милашкой; в изящных очертаниях ее носа нашла отражение вся утонченность Персии.

— Почему ты одета, как турок? — спросил Айдан.

— Я не… — Она посмотрела на него горящим взглядом. — А как я должна одеваться?

— Так, как тебе нравится.

Эти слова польстили ей.

— Мне нравится, когда ты одет в джеллабу. Она хорошо сидит на тебе. Несмотря на то, что ты франк.

— Райанин.

— Франк. — Это было окончательное утверждение. — Аль-Халид, — добавила она, — чужеземец, что ты делаешь в нашей стране? Ты шпион?

— А что ты сделаешь, если это так?

— Убью тебя. — Сказано это было без малейшей заминки. Айдан слегка вздрогнул. Древняя, холодная и дикая: о, да, она была опасна.

Айдан покрепче прижался к двери, сложил руки на груди и улыбнулся своей белозубой улыбкой.

— Я не шпион. Я охранник каравана. Могу ли я спросить, что ты делала в Иерусалиме?

— Любовалась твоим прекрасным белым телом.

Более бесстыдных слов он не слышал никогда, и она, казалось, знала об этом. Легкий румянец коснулся ее щек. Невзирая ни на что, это было очаровательно.

Айдан покраснел гораздо сильнее, чем она. Он собрал все свои силы, чтобы не наброситься на нее, а холодно сказать:

— Уверен, что оно тебе понравилось.

Ее зубы, столь же белые и острые, как его, сверкнули в сумраке.

— Оно выполняет свое назначение. Как вышло, что ты отрастил бороду? Франки, столь же… красивые, как ты… чаще всего не делают этого.

Рука Айдана дернулась к бороде.

— Она тебе не нравится?

Марджана рассмеялась.

— О Аллах! Эти франки! Мы, жители цивилизованных стран, считаем, что мужская красота становится только совершеннее, когда ей позволяют проявиться в полном ее выражении.

Айдан этого не знал. Он почесал подбородок. Почему-то в этот момент борода совсем не казалась ему неопрятной.

— Для наемника ты довольно тщеславен, — с удивлением произнесла сарацинка.

Айдан выпрямился.

— Мадам, в моей стране я сын короля.

— Я в этом не сомневаюсь. — Она говорила так, словно ей было все равно. — Но здесь ты — чужестранец, который неловко пытается скопировать манеры мусульманина. Хочешь совет, аль-Халид? Говори правду всюду, где можешь. Если не можешь, поступай так, как поступают мусульмане. И никогда, — подчеркнула она, — никогда не позволяй им увидеть то, что находится между твоим пупком и твоими коленями.

Айдан непонимающе уставился на нее.

Марджана зашипела от нетерпения, словно рассерженная кошка.

— Благопристойность, — фыркнула она, а когда он не отреагировал, добавила: — Ты не обрезан!

Это он понял. Щеки его запылали. Она увидела слишком многое. Хотя она могла и просто догадываться. Должна была. Она ведь слышала рассказы. Сарацины именовали франков «необрезанными».

Кошачьи глаза Марджаны злобно сверкали.

— И если я могу дать тебе еще один совет — постарайся сделать что-либо со своим акцентом. Выглядишь ты, как повелитель пустыни, а говоришь по-арабски, словно погонщик верблюдов из Алеппо.

Он произнес так, как говорила демоница из Персеполиса:

— Быть может, так будет лучше, госпожа моя?

Она рассмеялась, ничуть не удивившись:

— Да, лучше, — и вдруг вскинула голову. Айдан слышал это так же ясно, как и она. Протяжный крик муэдзина, призывающий верующих к молитве. Но гораздо ближе — сонное бормотание разбуженных людей. Даже не одарив Айдана прощальным взглядом, Марджана исчезла.

Он почувствовал это. Вероятно. Вспышка силы. Но как или почему или куда эта вспышка перенесла ее, он не мог сказать.

Это сводило его с ума, словно имя, которое он не мог припомнить. Как он ни пытался, результатом была только головная боль.

И растущая уверенность. В следующий раз он сможет последовать за нею. Он узнает, кто она такая, куда она уходит и зачем приходит. Хотя, возможно, последнее не так уж трудно понять. Она приходит к нему. Потому что она знает, кто он такой.

И если однажды он увлечет ее на ложе, то что тогда? Она была опасна, словно львица с детенышами. Были ли у нее на самом деле детеныши? А может быть, и супруг?

Он не хотел думать об этом. Ни в малейшей степени.

Позади него открылась дверь, и Айдан едва не ввалился в шатер. Джоанна нахмурилась, глядя на него сверху вниз, но под хмурым видом крылась улыбка, и сквозь строгость в голосе пробивалась теплота:

— Что такое? Ты с кем-то говорил?

— Нет, — ответил за него его язык. — Нет. Никого тут не было.

Он начал понимать достоинства мусульманской любовной философии; и ощутил острый укол иронии. Столько лет не испытывать даже мимолетного желания, и вот его тело неожиданно тянется не к одной женщине, но сразу к двум.

Нет, не совсем так. Джоанну он любил за все, чем она была. С Марджаной все было проще. Это была попросту тяга зверя к зверю своей породы. Не любовь. Зов природы.

И все-таки именно тело Джоанны он знал в мельчайших подробностях, это с ее постели он встал и, если будет Господня воля, в ее постель вернется. Она так и не поняла, почему он вдруг обнял ее здесь и сейчас, когда кто-либо мог увидеть их, порывисто поцеловал и отпустил ее — задохнувшуюся, взъерошенную, начавшую в изумлении смеяться.

Дамаск, словно мираж, вырастал на северном горизонте. Окруженный горами, осаждаемый пустыней, он тем не менее выглядел подобно мусульманскому раю. Казалось, караван скитался по голой унылой пустыне целые века, находя убежище на редких островках скупой растительности, мучимый ветром, солнцем и тучами жалящих мух. А здесь был покой. Город садов и цветников, оживляемых поющей водой; стены и минареты, купола и башни из золотистого камня, полускрытые зеленью, казалось, сами собой росли из земли. В мире не было более древнего города, более блаженного места. Здесь сходились шелковые пути, золотые пути, пути пряностей; короли избирали этот город местом своего обитания, и принцы отдыхали в садах Дамаска. Здесь, ослепленный светом Каукаба, глядящего на город сверху вниз, начал свои проповеди Павел; здесь умер от рук своего брата Авель; здесь, если верить легенде, находился когда-то Сад Эдема.