— Халид — франк. он прибыл из Иерусалима в поисках доброй индийской стали.

Маймун выглядел так, словно открыл флакон с розовой водой, вдохнул запах полной грудью… а там оказался нашатырь. Фарук чуть заметно нахмурился:

— Я полагаю, что дома ты зовешься не Халидом.

Айдан поклонился:

— Айдан, владетель Каэр Гвент.

— Значит, Халид, — заключил Фарук, — если не возражаешь. Ты превосходно говоришь по-арабски.

Айдан улыбнулся, пожав плечами:

— Прилагаю все свои скромные усилия. У меня есть родня в Доме Ибрагима.

Это могло показаться логичным следствием сказанного. А могло и не показаться таковым. Выражение лица Маймуна не изменилось, разве что стало еще более кислым. Он перестал есть. Его явно ужасало то, что он разделял трапезу с франкским псом. Пусть даже с псом, претендующим на респектабельность.

— Значит, вот откуда у тебя этот акцент, — сказал он. — Так говорят в Алеппо.

— Несомненно, — ответил Айдан. — Мне уже делали замечание, что я говорю, словно погонщик верблюдов.

Исхак подавился куском баранины со специями. Фарук хлопнул его по спине без малейшего признака эмоций. Айдан сощурил глаза. Он знал, как назвать это. Невозмутимость.

Фарука, как начал подозревать Айдан, еще никому не удавалось одурачить.

Айдан медленно позволил себе расслабиться. Еда была проще, чем в доме у Мустафы, но изобильная и отменно приготовленная. И сам дом был менее богатым, чем у купца, но все же куда более богатым, чем у большинства западных лордов: чистый и хорошо ухоженный, красивые ковры, серебряная посуда, довольно красивая на вид. Слуга — несомненно, раб — не утруждал себя сверх положенной меры, но был достаточно услужлив. Кажется, этот раб и еще женщина были единственными слугами в доме, разве что еще кто-то ухаживал за садом или скрывался в гареме.

К этому Айдан никак не мог привыкнуть — к полному отсутствию женщин. Они видел их на улицах, прячущих лица под вуалями, или — если это были рабыни — не носящих вуали, но и не поднимающих глаз. Он и не знал, насколько ценно для него присутствие женщин, их голоса на приеме или за столом, пока не лишился всего этого.

Об этом не говорили. Светский мужчина мог, после должных предисловий, в общих поэтических словах рассуждать о женской красоте, но никогда не подразумевал при этом своих жен, разве что косвенно. Женщина, о которой говорили, была женщиной, лишенной чести. Благородная госпожа была тайной, хранимой среди родственников.

Тайна Айдана была глубже и слаще всех прочих. Он пил воду, со вкусом лимона и этой эссенции сладости, именуемой сахаром, и пытался не тосковать о вине так же, как о женщинах. Добрый мусульманин не пьет вина; вот еще одна причина сохранять приверженность христианской вере.

Когда Исхак обронил фразу, что его друг — франк, Сайиде потребовалась вся ее воля, чтобы не ахнуть. Франк. Здесь. В их доме. Вкушает их еду, за их столом, вместе с ее отцом. Выглядит, говорит и движется совсем как человек.

Она сглотнула комок в горле. Почему она должна бояться? Их семья водит знакомство с ифритой. Они должны, кажется, знать все о том, как принимать в гостях дьяволов.

Марджана не шевелилась и почти не дышала, пока франк не сказал о погонщиках верблюдов. Тогда ее плечо, прижатое к боку Сайиды, затряслось. Она смеялась. Он говорил не как погонщик верблюдов. Или, по крайней мере, не совсем.

Маймун не мог есть и едва мог сидеть спокойно, узнав, с кем он делит трапезу. Отец, кажется, примирился с неизбежным; Сайида гадала, не сдерет ли он потом с Исхака шкуру в наказание за столь явное оскорбление закона, обычая и священной чистоты трапезы.

У франка были прекрасные манеры, хотя порою он забывался и брал чашу левой рукой. Кажется, он вообще предпочитал эту руку: его кинжал висел на левом боку. Сайида подмечала такие вещи. Она все-таки была дочерью оружейника.

Франк он или нет, но этот человек заинтересовал ее отца. Когда разговор зашел о стали, тучи в воздухе стали рассеиваться. Даже Маймун вылез из своей скорлупы, отвечая на какой-то вопрос, и при этом забыл даже о небрежном тоне.

Исхак выглядел весьма довольным собою.

Когда обсуждение переместилось в кузницу, Исхак попросил разрешения засвидетельствовать почтение гарему. Остальные даже не заметили его исчезновения.

Сайида оглянулась и вздрогнула. Марджана исчезла. И Сайида даже не почувствовала этого.

— Ну, сестренка? Что ты о нем думаешь?

С тех пор, как он перерос ее, Исхак называл ее так. Она показала ему язык.

— Что я думаю — о ком? О Маймуне?

Исхак закатил глаза.

— Не притворяйся тупицей. Я знаю, что ты подсматривала. Ты всегда подсматриваешь. — Он пощекотал пальцем животик Хасана, и ребенок засмеялся, глядя на Исхака блестящими глазами. — Ну?

Он бессознательно гордился своим другом. Сайиде даже захотелось солгать и притвориться, что на нее он не произвел впечатления, просто затем, чтобы посмотреть, как будет злиться Исхак. Но в этом Халиде было что-то, заставившее ее отказаться от этого намерения.

— Он… другой. Где ты нашел его?

— В Палате Правосудия, пока смотрел за упражнениями мамлюков. Он гостит в Доме Ибрагима. Он понимает сталь.

— Я это осознала, — сухо сказала она.

— Я думаю, он понравится отцу.

— Или ужаснет его.

— Скорее, Маймуна. — Исхак состроил гримасу. — Иногда этот мальчишка может быть невероятно глуп.

Этот «мальчишка» был на добрых четыре года старше Исхака. Сайида подняла брови и выразительно глянула на брата.

Исхак залился краской, заметной сквозь редкие волоски на подбородке — предмет его гордости. У него была еще девичьи-нежная кожа, и румянец на ней проступал очень ярко.

— Ну да, так и есть. В кузнечном деле он блистает, но в обращении с людьми он безнадежно глуп.

— Не совсем, — возразила Сайида. — Если твой друг знает сталь, то они найдут общий язык.

— Он знает. — Исхак вертел перед Хасаном игрушку, улыбаясь в ответ на улыбки младенца. — Я предполагал, что это будет потрясающе. Сидеть за обедом со столь представительной персоной, и вдруг обнаружить, что это не просто христианин, а франк. Ты знаешь, франки не едят детей.

— Это сказал тебе твой франк?

— Ему и не надо было это говорить. Он замечательный, ведь правда? Я не встречал никого подобного ему.

— И сколько же франков ты видел в жизни?

— Одного, — ответил Исхак. — Он не говорил ни слова по-арабски, и по его виду было понятно, что он и не хочет знать нашего языка. Он хватал еду с блюда обеими руками. Он вонял, как козел. — Исхак развел руками. — Я думаю, что наш сегодняшний гость так же необычен для франков, как и для нас.

— Я думаю, что ты несешь чепуху. — Сайида взяла Хасана на колени. — Сегодня утром здесь была Марджана.

Она не знала, почему сказала это. Исхак не любил Марджану. Он знал, кем она была: как наследник дома, он принял эту тайну как должное. Он сплюнул.

— А, эта. Чего ей было нужно?

— Компании. Мы выходили в город.

Исхак поднял брови. Он знал о запрете Маймуна. И считал его нелепым.

— Мы видели вас на базаре. Я думаю… — Сайида немного помедлила. — Я думаю, ей понравился твой франк.

— Йа Аллах! — Исхак побледнел. — Где она сейчас?

— Исчезла. Ты же знаешь, как она это делает.

— Знаю… — Исхак глотнул воздуха. — Понравился, говоришь? Понравился запах его крови. Она съест его живьем!

Сайида отстранилась от него, чтобы он не тряс ее за плечи.

— Она не убивает ради удовольствия. Ты знаешь это. Я думаю, она влюбилась.

— Вы, женщины, всегда об этом думаете.

— Ты ее не видел, — возразила Сайида. — Почему бы ей не влюбиться в него? Ты же влюбился.

— Я не ем человеческую печень на завтрак.

— Она всегда была добра ко мне.

— Н-ну, — протянул Исхак. — Ты это ты.

Сайида поблагодарила его за комплимент, и Исхак сразу нахмурился.

— Хасан любит ее больше всех на свете. Даже больше, чем меня. Кто сказал, что она не может быть столь же нежной с возлюбленным?