Но, соглашаясь с правилами приличия, этот купец напомнил, что в королевстве торговли он занимал положение, равное положению Айдана в Райане: второй наследник после своей сестры. И это было самым странным — женщина могла унаследовать правление с полным правом, в то время как существовал мужчина, который был в должном возрасте и имел возможность править вместо нее.

Карим с комфортом устроился там, где ветерок был прохладнее всего — у двери, ведущей в сад. Его халат был из небесно-синего шелка. Туфли были алого цвета, расшиты хрусталем и золотом; их носки были загнуты весьма элегантно.

Айдан, босой и одетый в панталоны из хлопка, только вздохнул по своему утраченному достоинству и остался на своем матраце. Кот взобрался на его колено.

Карим взглянул на кота.

— Я вижу, у тебя в доме есть друг.

— Но если Бог пожелает, он будет не единственным.

Карим улыбнулся в свою завитую бороду:

— Ты здесь желанный гость, — сказал он, — как родич нашей родственницы и как принц Райаны. Жемчуг, не так ли? И немного олова. И чудесная шерстяная одежда, которую в нужных местах можно продать по истинно царской цене.

— И очень немного работы по металлу, хотя, возможно, она не особо ценится здесь, где живут лучшие в мире кузнецы.

Карим, казалось, нисколько не был сбит с толку:

— И, как ты сказал, работа по золоту, серебру и порой по железу, и редкостное искусство огранки драгоценных камней и создания оправы к ним. Изумруд Короля Иерусалимского известен даже здесь.

— Да? — улыбнулся Айдан. — Очень может быть. Камень пришел из ваших караванов, хотя гранили и шлифовали его в Каэр Гвент.

— Таково королевство торговли, — заметил Карим.

— Я начинаю осознавать его могущество, — отозвался Айдан. — Ты знаешь о нашей маленькой стране… твои родичи торгуют там?

— Дальний родственник и один-два союзника. Они говорят, что страна хорошо управляется и процветает в мире: пристанище для изящных искусств.

— Но не очень-то легкая добыча для варваров, у которых есть только топоры и желание пустить их в дело.

— Верно, — согласился Карим. — Я уверен, что на армии Райаны никак не скажется отсутствие ее главнокомандующего.

— Мой брат-король по меньшей мере столь же хороший воин, как я, и вдвое лучший полководец.

— Тогда он, должно быть, воистину замечательный король.

— Его беда, — ответил Айдан, — в том, что он позволил монахам обмануть себя. Он предоставляет всем остальным искать хвалы, а всю вину принимает на себя. Это ничто иное, как избыток христианского милосердия.

Учтивость не позволяла Кариму ничего ответить на это.

Айдан ссадил с колен кота и сел, обхватив колени. Кот поразмыслил, а не запустить ли когти в лодыжку Айдана, но передумал. Он с презрением развернулся и вышел.

— Я не такой добрый христианин, — сказал Айдан в ответ на прощальное подергивание кошачьего хвоста, — как мой брат. И у меня нет его терпения. Скажи госпоже этого дома, что я со всем возможным для меня терпением буду ждать ее милости, но мой характер несовершенен в проявлении своих лучших качеств. Каковые сейчас отнюдь не являются лучшими.

Карим смотрел на него с мрачным изумлением3

— Принц, ты недоволен нашим гостеприимством?

— Я шел с караваном от самого Иерусалима. Теперь караван завершил свой путь. Та, которую леди Маргарет поручила мне охранять, заперта в гареме, и я не могу видеть ее. Я могу только ждать и высматривать смерть, появляющуюся из воздуха. И она появится, мастер Карим. И она, несомненно, появится.

Карим посмотрел на него долгим взглядом, в котором Айдан не мог уловить страха. После этого бесконечного мига купец поднялся.

— Отдыхай, если можешь, — сказал он. — Я посмотрюб что можно сделать.

Айдан полагал, что это лучше, чем ничего. Он спотыкался на каждом правиле восточной учтивости; но он действительно был вне себя. Он не собирался прохлаждаться в этом городе ассасинов, пока Джоанна не погибнет из-за мусульманских приличий.

Если они не позволят ему охранять ее, он сам найдет способ для этого. Скоро. Сегодня вечером. Воздух был прозрачен и чист — воздух Алеппо в преддверии осени — но в нем крылось напряжение, словно ожидание собирающейся грозы. Гроза скоро разразится. Но вместо дождя прольется кровь.

Он одел приготовленный для него легкий шелковый халат и вышел на галерею. Внизу лежал сад, зеленый и безлюдный. Комнаты, находящиеся радом с комнатой Айдана были пусты, их обитатели отправились куда-то по делам Дома Ибрагима.

Айдан схватился за перила и легко спрыгнул вниз. Из-за стены он слышал детский голос и голос женщины, возражающий что-то. Айдан пошел вдоль стены, легко касаясь ее рукой, словно обещая, что он преодолеет ее.

В углу, образованном стеной, росло миндальное дерево, затеняя и отгораживая низко свисающими ветвями этот уголок, делая его похожим на беседку. Айдан раздвинул ветви, сделал шаг и отшатнулся.

Марджана бросила в него миндальный орех. Айдан инстинктивно поймал его, отпустив при этом отведенные в сторону ветки. Марджана разбила бледно-коричневую скорлупу другого ореха и вынула ядрышко, но есть его не стала. Спокойное выражение ее лица почти внушало ужас.

Она была одета в женское платье, тускло-коричневое и широкое, поверх ее волос было наброшено покрывало. Она была бы прекрасна даже в дерюжном мешке, на который это платье весьма походило; его абсолютное соответствие приличиям было более соблазнительно, чем мужской наряд, в котором Айдан видел ее прежде.

Орех треснул в его сжатом кулаке. Острые края вонзились в ладонь, поранив ее до крови. Айдан удивленно уставился на собственную руку.

Марджана взяла его ладонь своими теплыми сильными пальцами и смахнула с нее осколки ореха. Из порезов сочилась темная густая кровь. Марджана коснулась ее губами.

Айдан не мог пошевелиться. Она всего лишь очищала раны, как бы это ни выглядело со стороны. И только. Марджана подняла голову; она была спокойна, как всегда.

— Тебе следует быть осторожнее, — промолвила она. — У тебя больше силы, чем у человека.

Прилив гнева смыл изумление Айдана.

— Я настолько ребенок по сравнению с тобой?

— Аллах знает, что это не так. — Марджана по-прежнему держала его руку. — Я ждала тебя.

Он огляделся.

— Здесь? Ты живешь здесь?

Она покачала головой.

— Я видела, как ты въезжал сюда. Ты был прекрасен в этом почетном одеянии. Выглядел почти цивилизованно.

— Почти?

Она рассмеялась и поцеловала его ладонь — быстро и легко, словно только для этого и держала ее в своих руках.

— Мне не хочется, чтобы ты совсем лишился своей дикости. Она так пленяет.

— Ты… — произнес он. — Ты можешь быстро свести меня с ума.

Это была наполовину шутка. Но даже наполовину серьезный, почти незаметный смысл этой фразы заставил ее отшатнуться к стволу дерева. Зеленые глаза были широко открыты, на белом лице такое выражение, словно он ударил ее.

Рука Айдана, до сих пор не чувствовавшая боли от порезов, начала подергиваться. Он сжал ладонь, глядя на Марджану. Невероятно, но она, казалось, вот-вот заплачет.

Он привлек ее к себе.

— Тише, — сказал он, хотя она не издала ни звука. — Тише. Я не хотел причинить тебе боль.

Она с силой уткнулась головой в его плечо. Она была ниже, чем Джоанна, и легче, тонкая в кости, как птица, но поразительно, невозможно сильная. Ее кулачки уперлись ему в грудь. Голос ее звучал приглушенно, но ясно:

— Я не знаю никакого искусства обольщения, никаких уловок. Я не знаю ничего о столь тонких вещах. Я могу только сказать то, что хочу сказать. И это… это… все неправильно.

Айдан вздохнул — раз, другой.

— Ты говоришь мне… что…

Она откинулась назад.

— О прекрасный, невинный глупец! Я люблю тебя. Я люблю тебя с тех пор, как увидела тебя в Иерусалиме. Я преследовала тебя, смотрела на тебя, ждала тебя, желала тебя. Если я сведу тебя с ума, что ты сделаешь со мной?

Айдан открыл рот, потом снова закрыл. Он не знал, что ему делать — только коснуться ее. Она была пылающим холодом.