У Софи разболелась голова, тело было напряжено, пальцы ныли оттого, что она все записывала в блокнот. Но хуже всего было то, что душа ее пребывала в смятении. Частично из-за сочувствия к истице, но главным образом потому, что стоило ей взглянуть на Гэри или услышать его хрипловатый голос, как ее захлестывала волна физического возбуждения и мысли начинали путаться. Прошло не так уж много времени с тех пор, как Софи пострадала от вероломства мужчины, а она уже готова снова поддаться обаянию человека, совершенно ей незнакомого. Почему она все время думает о Гэри, о его сыне и о его собаках, яблонях, о сельской тишине и покое?

Ведь она нервничает, когда кругом тихо, а покой ей кажется скучным. К тому же у собак вечно текут слюни, а сельские дороги ведут в никуда. Вот о чем надо думать.

— Вас подвезти? — (Что за привычка подкрадываться? А что за нелепость так реагировать на простой вопрос?) — Я могу подбросить вас до Кэмбриджа.

— Спасибо, я возьму такси.

— Мне ведь по пути.

Если сесть к нему в машину, может случиться непоправимое. Она даст волю своему воображению, станет думать о том, как он гладит ей руку, какой мужественный у него профиль и все такое. К тому же они могут начать обсуждать сегодняшнее слушание, а это запрещено. А если кто-нибудь увидит, как они вместе уехали, поползут слухи, что может нанести вред всей судебной процедуре.

Ради Бога, Софи, не делай из мухи слона, возразила она себе. Что ужасного в том, если тебя подвезет один из присяжных? И ехать-то всего минут десять.

— Ладно, — решилась она. — Спасибо.

Гэри улыбнулся.

Возможно, с ее стороны это все-таки ошибка. Он слишком старается ей понравиться, а она с радостью принимает его ухаживания.

Они снова оказались в переполненном лифте. Софи стиснула зубы и постаралась не прислоняться к Гэри, но было слишком тесно, и она невольно оказалась прижатой к его широкой мускулистой груди. К тому же, чтобы оградить ее от других пассажиров, Гэри просунул руку у нее за спиной, и она почувствовала, какая широкая и теплая у него ладонь.

Не думай об этом, приказала себе Софи. Он всего-навсего предложил подвезти тебя. Он просто такой же, как ты, присяжный заседатель. Фермер в отвратительном галстуке.

Когда они вышли из здания суда, Софи, вдохнув прохладу раннего апрельского вечера, немного расслабилась. В воздухе витали знакомые запахи бензина, нагретого солнцем камня и всякой еды, готовящейся в соседних ресторанах. На ферме у Гэри, наверно, пахнет по-другому — травой, всякими букашками и вспаханной землей. Большинству людей, очевидно, нравится именно сельский воздух, а вот Софи больше по душе город — большие дома, сутолока, асфальт и несмолкаемые звуки улицы.

У здания суда было припарковано несколько автомашин, и среди них Софи заметила довольно потрепанный пикап, как раз такой, на каком, по ее мнению, должен ездить фермер.

Однако, к удивлению Софи, Гэри остановился за несколько машин от пикапа и открыл дверцу сверкающего «сааба» с откидным верхом.

— Это ваша машина? — изумилась Софи.

— Видимо. Ключ вроде подходит.

— Выглядит совершенно новой.

— Я на ней езжу уже четыре года, но на той неделе заплатил Тиму кучу денег, чтобы он ее как следует помыл и отполировал. А что вас смущает?

— Я ожидала нечто совсем другое.

— Что именно? — улыбнулся Гэри.

— Не знаю. Наверно, грузовик с кучей навоза в кузове.

— Да, мне приходится возить навоз. Но думаю, здесь в суде, где полно всех этих адвокатов, его и так достаточно.

— Вы не очень-то жалуете адвокатов, не так ли?

— Допускаю, что иногда они нужны, — пожал плечами Гэри, — но не тогда, когда гребут деньги за то, что полощут прилюдно чужое грязное белье…

— Мы не будем это обсуждать, — прервала его Софи.

— Вы правы. — Гэри отъехал от стоянки. — Вам придется показывать мне дорогу.

— После перекрестка — направо, и у следующего светофора — снова направо.

Гэри кивнул, и какое-то время они ехали молча, как бы опасаясь, что могут опять коснуться темы суда. У первого же светофора Гэри засучил рукава рубашки, после чего Софи уже не могла думать ни о его ферме, ни о его сыне, ни о процессе, который им не велено обсуждать, а только о сидящем рядом с ней мужчине — его длинных ногах, слегка взлохмаченных волосах, мятой рубашке и ужасном галстуке, шершавых пальцах, от одного легкого прикосновения которых ее окатила волна желания. Что же она почувствует, если его губы, сложенные сейчас в ироническую улыбку, вдруг коснутся ее губ?

Она вспомнила тепло его бедра, когда он сидел рядом во время просмотра видеофильма, и спокойную уверенность его ладони, отгородившей ее от остальных пассажиров в лифте. Ей вдруг страстно захотелось не простого прикосновения, а настоящей ласки. Чтобы он гладил ее руки, лицо, шею…

Софи отвернулась к окну, чтобы он не заметил, как она покраснела. Что это с ней? Интересно, предложил бы он подвезти ее, если бы думал, что фантазия заведет ее столь далеко?

— Поверните направо на следующем углу.

— Простите?

— Сейчас направо.

Что-то в ее голосе заставило Гэри бросить на Софи пристальный взгляд.

— Вас что-то беспокоит?

— С чего вы взяли? Просто… немного устала.

— Вы красивая женщина.

— Не говорите так, — вспыхнула Софи.

— Но это правда.

— Гэри, мы оба в жюри присяжных, и нам ничто не должно мешать. Это наш гражданский долг и…

— …когда живешь в демократической стране, то у тебя есть определенные обязательства, — закончил Гэри.

— Такое впечатление, что вы это уже говорили.

— Раз сто, если не больше. Сыну. Поверьте, я понимаю возложенную на нас ответственность. Но я всего лишь высказал свое мнение по поводу вашей внешности. Если бы вы ответили «спасибо», это была бы самая нормальная реакция.

— Спасибо, — вздохнула Софи. — Вы заставляете меня чувствовать себя неловко.

— Это вы почему-то придаете излишне большое значение моим словам.

— Просто мне трудно будет работать в жюри, если я буду думать, что вы…

— …решил за вами приударить, — подсказал он. — Не буду. Я всего-то и сказал, что вы красивая.

Но в том, как он это сказал, было нечто большее, и она это поняла.

— Мы приехали. Вот мой дом, — прошептала Софи.

Гэри остановил машину и собрался открыть дверцу, но девушка почти машинально схватила его за руку.

— Погодите. — Софи хотела тут же отдернуть руку. Правда, хотела. Но в мгновение ока Гэри перехватил ее и, сжав пальцы, обернулся к своей попутчице.

— Вы тоже это чувствуете? — Гэри посмотрел на нее пристальным взглядом.

— Нам не следует этого делать.

— Что именно? Мне известна по крайней мере тысяча вариантов, но я пока не знаю, который выбрать.

Медленно, так медленно, что Софи, словно под гипнозом, не нашла в себе сил пошевелиться, Гэри приблизил к ней лицо и прижался губами к ее рту.

— Значит, вы выбрали этот вариант, — успела произнести Софи за секунду до поцелуя.

Господи… Этот человек не только совершенно неприлично красив для мужчины, у него не только самый обаятельный на свете голос и неотразимая улыбка. Он еще и целуется бесподобно. Просто восхитительно. В его поцелуе таилась такая чувственность, что ей стоило большого труда сидеть тихо и не двигаться. Она не только не могла дышать, она просто забыла, как это делается. Ее еще никогда так не целовал ни один мужчина, тем более такой, как Гэри. Разве имеет значение, что он практически ей незнаком, что живет совсем другой жизнью, чем она, что на нем совершенно отвратительный галстук и что оба они заседают в одном жюри?

Имеет! Еще как имеет! Их могут арестовать. Наверняка существует закон, по которому члены жюри не имеют права целоваться, пока не закончен судебный процесс! За ними придут судебные исполнители, наденут на них наручники и отведут в тюрьму — ее в женскую, а Гэри — в мужскую, и они больше никогда не увидятся. Ей придется ходить в оранжевой холщовой робе, она лишится своего магазина, не говоря уже о том, что пострадает ее репутация. А родители Митчела будут торжествовать: «Мы ведь говорили, что она не подходит нашему сыну. Мы принадлежим к сливкам общества. Сливки — это верхний слой, а она так низко пала — связалась с фермером и теперь гниет в тюрьме».