На все это — и на армию, и на бюрократию — требовались, конечно, деньги, и великий курфюрст с величайшим усердием изыскивал средства для пополнения государственной казны. Но в его бесконтрольном распоряжении находились только деньги, поступавшие к нему из его собственных доменов², и некоторые регалии; этого было слишком мало, а за другими доходами ему приходилось обращаться к провинциальным штатам отдельных областей, которые с недоверием смотрели на усиливавшуюся власть курфюрста и крайне неохотно давали ему деньги даже на самые необходимые вещи. И «великий курфюрст» повел весьма энергичную борьбу против этих финансовых прав штатов; для этого он обратился к очень простому, но тем не менее действенному средству: стал стремиться к замене прямых налогов косвенными, взимание которых уже по самому своему характеру легко ускользало от контроля со стороны земских чинов. Введение «акциза» в городах и поднятие прямых налогов в деревнях вчетверо увеличили доходы курфюрста (с 500 тысяч талеров до 2 миллионов), но вместе с тем возбудили против него большое раздражение со стороны штатов. Особенно сильно было недовольство против курфюрста в герцогстве Прусском, где его власть была слабее, чем в других провинциях бранденбурго-прусского государства. Штаты отказывались утвердить налоги, обусловленные войной, и даже требовали роспуска войск. Три города — Кенигсберг, Кнейпгоф и Лобенохт — оказали особенно упорное сопротивление. В Кенигсберге горожане даже поставили в виде угрозы на городском валу пушки. Граждане отказывались платить налоги, и наместник Пруссии жаловался на отсутствие денег и людей. Дворянство во главе с полковником Калькштейном завело сношения с польскими королем, недавним вассалом которого был курфюрст (в качестве герцога прусского³ ), и искало у него помощи в борьбе против своего государя. Одним словом, абсолютистская политика «великого курфюрста» вызвала настолько сильное волнение в стране, что оно граничило с прямой революцией. Но это была уже одна из последних вспышек сопротивления со стороны прусских сословий. Их самостоятельность и значение земских чинов, как и всюду в то время в Европе, мало-помалу уступали место идее монархической централизации, проводившейся прусскими государями. Великому курфюрсту — правда, с огромным напряжением сил — удалось подавить и городское движение, и дворянскую фронду. Главари горожан были посажены в тюрьму, полковник Калькштейн схвачен и казнен; штатам был нанесен смертельный удар, и после смерти курфюрста они стали собираться все реже и реже.

Стремясь ограничить политическую независимость дворянства, великий курфюрст, однако, никогда не доводил своей борьбы против него до крайних пределов. В период самых горячих столкновений с дворянством он не отказывался от той идеи, которая на долгое время осталась руководящим принципом всей внутренней политики Гогенцоллернов, — от идеи, что дворянство есть главная опора трона и что этому сословию должно быть предоставлено главное и наиболее значительное место в государстве. Он никогда не переставал думать, как и многие из его преемников, что создаваемое им военно-монархическое государство только тогда будет сильно, если станет пользоваться в качестве орудия для монархической централизации государства и для завоевательных целей только дворянским сословием, и поэтому всегда выбирал руководителей армии и администрации из одних дворян; вся задача его внутренней политики заключалась только в том, чтобы превратить дворянство из самостоятельной силы в орудие монархической власти, в орудие, наделенное общественным почетом и экономической независимостью. Поэтому-то «великий курфюрст» оставил в силе все владельческие права помещиков над крестьянством. Крестьянин при нем стоял так низко, что собственно принадлежал не государству, а помещику; государство не имело в то время возможности вступать с крестьянином в непосредственные отношения, в деревнях у курфюрста (и даже у первых прусских королей) еще не было агентов, помощью которых он мог бы пользоваться при управлении. Помещик был для своих крестьян и судьей, и администратором, и полицмейстером, — не говоря уже, конечно, о том, что он был верховным собственником крестьянской земли и распорядителем крепостного крестьянского труда. В силу этого каждое дворянское имение того времени образовывало маленькое государство в государстве, а каждый помещик был своего рода маленьким князьком.

Таким образом, уже при «великом курфюрсте» наметились наиболее характерные черты прусского государственного и общественного строя, державшиеся после этого еще долгое время: наверху — вся строгость монархической организации, вся сила централизованной власти, давившей одинаково тяжело и на высшие, и на низшие сословия, а внизу, в деревнях — все основные элементы патримониального государства с помещичьей юстицией, полицией и администрацией. Но при «великом курфюрсте», которому еще приходилось вести упорную борьбу с дворянской и городской оппозицией, первая из этих сторон еще только начинала давать себя знать; в полную силу административная централизация проявилась уже в XVIII в. Обычно историки, характеризуя внутреннее состояние прусского государства в том веке, обращали внимание или на одну, или на другую его сторону; поэтому-то часто Пруссия XVIII в. характеризовалась разными историками, на первый взгляд, почти противоположными чертами: то как тип монархической централизации, то как образец аристократической децентрализации. На самом деле, в нем были черты и того и другого, сплетенные в виде социально-политического компромисса, причем олигархическое положение дворянства в низах общества вполне мирно уживалось рядом с абсолютистским строем наверху.

В сущности, интересами дворянского сословия объясняется и направление завоевательных стремлений как «великого курфюрста», так и его преемников.

Прусские помещики уже с XVI в. стали все более переходить к хозяйству на широкую руку, с обширной площадью собственной запашки и с широким применением барщинного труда. В этом отношении они представляли полную противоположность хозяевам Западной Германии и Франции, где самостоятельное хозяйство помещиков все более исчезало и где их доходы слагались главным образом из разного рода арендных и оброчных платежей, поступавших в их пользу от зависимых от них держателей мелких крестьянских участков. Прусские помещики рано перестали довольствоваться оброком от крестьян и протянули руку к самой крестьянской земле; пользуясь крестьянским бесправием и запустением крестьянских участков во время Тридцатилетней войны, им удалось «округлить» свои владения и увеличить размер собственной запашки до размеров больших имений; так образовалось типичное юнкерское поместье, обрабатываемое принудительным трудом барщинников и дворовой челяди. Такое хозяйство не могло, конечно, само потребить всего добывавшегося в нем сырья, — главным образом, хлеба; оно работало для внешнего сбыта и нуждалось в свободных путях для экспорта своих продуктов. Пруссия стояла тогда — и позднее, в XVIII в. — в ряду восточных государств (другие восточногерманские государства на восток от Эльбы, — Дания, Польша и Россия), которые снабжали своим хлебом различные местности Нидерландов и Франции, а также Италию и Пиренейский полуостров. Но торговля хлебом шла тогда, главным образом, по морю; сухопутная транспортировка хлеба стоила слишком дорого. Поэтому-то для прусских дворян-экспортеров приобретение морских берегов имело огромное значение, — особенно если к этим морским берегам вели удобные речные пути. В начале правления «великого курфюрста» из его владений только одно герцогство Прусское имело выход к морю; Бранденбург же был со всех сторон окружен сушей. Приобретением Восточной Померании (1648 г.)теперь и Бранденбург был соединен с Балтийским морем, хотя устье Одера с городом Штеттином и островом Рюгеном находились еще в руках Швеции. Брандербургским дворянам был теперь значительно облегчен путь к балтийским портам, где хлеб их нарасхват покупался голландскими купцами, грузился на голландские корабли и переправлялся в за-падно- и южноевропейские страны. Юнкера не могли не быть довольны внешней политикой своего курфюрста.