Превыше всего в жизни Фридрих ценил славу и думал, что только стремление к ней способно толкать людей на великие поступки. «Что сталось бы, — говорил он уже в старости, — с добродетельными и похвальными поступками, если бы мы не любили славы?» «Пусть после нашей смерти молва о нас будет так же безразлична, как все, что говорилось при постройке вавилонской башни; однако, привыкши к мысли о жизни, мы чувствительны к приговору потомства, и короли — в большей степени, чем частные лица, ибо это — единственное судебное место, которого они должны бояться. Кто обладает хоть некоторой чуткостью, тот стремится к уважению со стороны своих сограждан; люди хотят хоть чем-нибудь блистать, не хотят смешиваться с прозябающей

2 Гогенцоллерны

Глава II

толпой». Но даже и это стремление к славе не накладывало на расчетливую и практичную натуру Фридриха II романтического отпечатка. Выше всего он ценил ту славу, которая добывается на полях битв, но не безудержной рыцарской отвагой, не ранами, полученными в боях, а прочным успехом над противником, захватом новых территорий и умелым хозяйственным использованием их. Потому-то воин соединялся в нем с расчетливым хозяином, полководец обнаруживал способности ловкого коммерсанта. Как и его предшественники, он был убежден, что здание прусского величия будет строиться, главным образом, в области внешней политики, и потому не жалел средств на увеличение своей армии: при нем она достигла уже внушительной цифры в 200 тысяч; но воинственная политика, по его мнению, всегда должна была идти рука об руку с политикой финансовой. Силезия, к захвату которой он упорно стремился и на удержание которой позднее он потратил так много сил, была важна для него и как центр мануфактурного производства, и как средство захватить в свои руки такой важный торговый путь, как Одер: до приобретения Силезии Пруссии принадлежало только среднее и нижнее течение реки, после ее захвата — весь Одер. Еще в начале своего царствования он имел ввиду сделать из Бреславля центральный ярмарочный пункт, который должен был стать средоточием русской, польской, венгерской и австрийской торговли; он стремился даже привлечь на Одер товары, шедшие до сих пор по Эльбе, прервав речное судоходство по Эльбе из своего приэльбского владения — Магдебурга и парализовав этим торговое значение Гамбурга и Лейпцига. Стремления короля в этом отношении остались нереализованными; в Бреславле не возникло никакой международной ярмарки, Гамбург к кончу его царствования не упал, а расцвел, Лейпциг остался центром, к которому^ тяготела австрийская торговля. Но король угадал важное значение Одера как торгового пути; коммерческая жилка не обманула прусского короля.

Все коммерческие расчеты Фридриха II, а также и все его хозяйственные заботы об устроении и заселении Пруссии носили резко выраженный фискальный характер. Фридрих много говорил о своей любви к отечеству и о своих обязанностях перед народом, но понятие «народ» он слишком очевидно смешивал с понятием «государство», а заботы о процветании народного хозяйства с заботами об обогащении государственной казны. Вся его экономическая политика была в сущности политикой финансовой, и ни в какой другой области так резко не выявилось, что «общее благо», заботу о котором он постоянно подчеркивал, было благом только для государственной власти, хотя, конечно, в своих заявлениях он не упускал случая поговорить о выгодах народа и о пользе для граждан. Для того, чтобы поднять доходы государственной казны, Фридрих II, во-первых, старался увеличить число плательщиков прямых податей, а во-вторых, поднять количество производящихся внутри страны и привозимых в страну товаров, подлежащих косвенному обложению. Для первой цели надо было прежде всего заселить опустевшие в прежние времена — во время войны или повальных болезней — или еще ни разу не заселявшиеся местности. Во многих местах Пруссии было еще очень много лесов и болот, другие места были мало заселены; очистить болотистые и лесистые места и привлечь в Пруссию новых поселенцев было заботой и предшественников Фридриха II, его отца и прадеда; но только при нем туда широким потоком пошла колонизационная волна — из Польши, Богемии, Саксонии, Гессена, Мекленбурга и пр. В одной Силезии за время царствования Фридриха II поселилась 61 тысяча колонистов; в Бранденбурге за 23 года (с 1763 г. по 1786 г.) численность населения увеличилась на 163 тысячи, причем из этого числа 78 тысяч — новорожденные, а 85 тысяч — пришлые люди. В некультурных местах появились новые деревни и поселки; особенно много их возникло среди болот и лесов Фрисландии, Померанци и Восточной Пруссии. В общем, в год смерти Фрццриха из всего населения Прусского королевства от 15 до 20% приходилось на колонистов. Мы уже не говорим здесь о том приросте, который дало ему завоевание новых провинций (Силезии и Западной Пруссии). В своей заботе об увеличении народонаселения Фридрих не останавливался перед запрещением эмиграции для некоторых, по его мнению, наиболее полезных слоев населения: так ремесленным подмастерьям было запрещено их обычное стран-, ствование по Германии, и они должны были оставаться в пределах Пруссии. Без своего разрешения он вообще запрещал выезжать за границу, а чтобы те, кто это разрешение получили, не увозили с собой за границу слишком много денег, он запрещал брать с собой дворянам более 400 талеров, а купцам — более 210 талеров. При всех своих симпатиях к развитию торговли и промышленности он в первое время царствования выступил в качестве врага машинного производства на том основании, что машины заменяли слишком много людей и препятствовали увеличению народонаселения. Не меньше усилий было потрачено королем и на увеличение доходов от косвенных налогов. Его чиновники по финансовому управлению должны были усердно следить за тем, чтобы ни один товар не ускользнул от обложения. Они получили право производить обыски в частных домах во всякое время дня и ночи. Зная, что особенно искусны во взимании налогов французские чиновники, Фридрих заполнил финансовые учреждения французами, поставив во главе всего финансового управления Пруссии также пятерых французов. В конце 60-х годов в своем политическом завещании Фридрих II высказывал прекрасные мысли о том, что косвенному обложению должны подлежать только предметы роскоши: «При финансовом управлении должны быть в содружестве справедливость и благожелательность к людям; благожелательность должна стоять на первом плане и указывать род налогов; справедливость требует, чтобы никто в государстве не платил сверх своих сил... кто проживает 100 талеров, не должен платить более 2-х талеров, но кто имеет доходов на 1000 талеров, без отягощения для себя может уплачивать 100 талеров. Налоги не должны касаться ни рабочих, ни солдат, ни бедняков, но только состоятельных и богатых граждан». Однако эти слова, как и большинство прекрасных фраз Фридриха II, остались без исполнения. Налоги на мясо, пиво и водку, сначала незначительные, стали быстро расти и скоро достигли значительных размеров. Спустя всего шесть лет (1774 г.)пос-ле того, как король писал вышеприведенные слова, он в разговоре с одним из своих чиновников назвал освобождение от налогов на предметы первой необходимости «ошибочным и глубоко опасным финансовым принципом». «Доходы государства, — говорил он тогда, — которые могут приобрести гарантию своей прочности лишь в главных потребностях людей, предоставляются согласно с этим принципом на волю произвола и каприза». Результатом этой перемены во взглядах было то, что и продукты первой необходимости подверглись очень значительному обложению, и цены на все предметы стали быстро расти. На короля посыпались нападки; его обвиняли в том, что по его вине население вынуждено голодать, что страна не может выносить установленных им налоговых тягот и по мере того, как увеличивалась наличность его казны, достигшая к концу царствования внушительной цифры в 55 миллионов талеров, падала популярность «старого Фрица»: на него все более привыкали смотреть не как на расчетливого хозяина родной страны, а как на солдата par exellence, готового принести в жертву завоевательному кумиру все ресурсы страны.