Монарший обиход
Алексей Михайлович вставал рано — в четыре-пять часов утра, одевался при помощи постельничего и спальника, шёл в Крестовую палату на молитву и направлялся в покои царицы, откуда они вместе шествовали в дворцовую церковь слушать заутреню.
В Передней палате царского выхода ждали бояре и другие думные чины. Кое у кого в руках были челобитные, которые царь мог разбирать лично. Затем, уже с боярами, государь отправлялся к обедне. Стольники или бояре поддерживали монарха под руки, так как его наряд был порой слишком тяжёл; его окружали телохранители-рынды, а замыкал шествие отряд московских дворян-«жильцов». Вернувшись с обедни, царь «сидел со бояры», обсуждая государственные дела, либо уезжал на охоту, либо принимал послов.
Церемония представления иностранных дипломатов заключалась в целовании монаршей руки, преподнесении и принятии подарков и взаимных расспросах о здоровье. Далее послов приглашали на государево «столовое кушание». В обычные дни подавалось до семидесяти блюд, на посольских и праздничных обедах устраивались настоящие пиршества. Царь раздавал блюда боярам, сидевшим с ним за столом, в знак особой милости.
Алексей Михайлович мог отправиться на охоту — «тешитца на поле», или «в поход в своё государево село в Семёновское на потешный двор», или в другие подмосковные вотчины — Черкизово, Покровское, Измайлово, любимое Коломенское. Нередко он вместе с приближёнными посещал монастыри — Троице-Сергиев или Новодевичий. Покидая столицу, царь оставлял «на Москве» доверенных бояр. Если он никуда не ездил, то время после «столового кушания» посвящал семье. После скромного ужина государь опять молился в Крестовой палате, прежде чем отправиться спать.
Современники отмечали мягкий характер царя Алексея, его склонность к созерцательности — но и вспыльчивость: в гневе он мог дать волю рукам. Он любил представать гостеприимным хозяином и бывал порой даже чересчур щедр. Так, в 1674 году царь «жаловал духовника, бояр и дьяков думных, напоил их всех пьяными».
Царь был примерным семьянином, отцом шестнадцати детей от двух браков. Первая жена, Мария Ильинична Милославская, родила ему Дмитрия (1649—1651), Евдокию (1650—1712), Марфу (1652—1707), Алексея (1654—1670), Анну (1655—1659), Софью (1657—1704), Екатерину (1658—1718), Марию (1660— 1723), Фёдора (1661 — 1682), Феодосию (1662—1713), Симеона (1665—1669), Ивана (1666—1696), Евдокию (1669—1669). Во втором браке с Натальей Кирилловной Нарышкиной родились Пётр (1672-1725), Наталья (1673-1716), Феодора (1674-1678).
Правда, вдова стольника Ирина Мусина-Пушкина тоже не была обойдена высочайшим вниманием; её сына Ивана Пётр I впоследствии называл по-немецки Bruder (брат).Сам Иван Алексеевич Мусин-Пушкин в завещании 1717 года просил детей поминать «отца моево Алексея Богдановича и мать мою Ирину Михайловну». Но мог ли сенатор, тайный советник и граф Российской империи публично признать своим действительным и незаконным родителем отца своего государя? О связи царя с Ириной Мусиной-Пушкиной было известно при дворе, и другой родственник Петра I, дипломат и мемуарист князь Б. И. Куракин, даже собирался написать о ней в своей неоконченной «Гистории».
В мае 1658 года Алексей Михайлович пожаловал вдову стольника Мусина-Пушкина и её сына Ивана — подарил им купленный на чужое имя дом на Арбате, за который заплатил из казны немалые деньги — 300 рублей. Возможно, умница и красавица Ирина Михайловна привлекла царя как раз теми качествами, которые отсутствовали у его жены. Марии Ильиничне блистать умом было недосуг — она была занята исполнением государственной миссии: каждые полтора-два года рожала; ее роль и влияние на мужа никак не отражены в источниках.
Но царская милость могла смениться «грозой». В последний год жизни Алексея Михайловича Ирина была удалена от двора. В её село Угодичи Ростовского уезда отправились «для великого государя тайного дела и для сыска» бояре Яков Одоевский и Ар-тамон Матвеев и думный дьяк Ларион Иванов — «роспросить Алексеевскую жену Мусина-Пушкина Арину, и велено пытать её накрепко». Сын же её на время «пропал безвестно». Возможно, Ирина позволяла себе «непристойные речи», затрагивавшие честь царя и его молодой второй жены Натальи Кирилловны. Но после смерти царя Алексея Иван Мусин-Пушкин был пожалован в стольники и занял достойное место при дворе.
Отдохнуть от забот и неприятностей Алексей Михайлович стремился в Измайлове — этакой образцовой «ферме»: там находились его зверинец и стекольный завод, там он разводил виноград, дыни и даже выращивал тутовые деревья, желая производить собственный шёлк. Кроме того, в его дворцовом хозяйстве имелись четыре винокуренных завода, две стекольные мануфактуры — в Измайлове и подмосковной Черноголовской волости (там производилась неплохая посуда, которую государь порой преподносил в подарок гостям) — и «сафьянный двор».
Он страстно любил охотиться. По молодости ходил на медведя, а в зрелом возрасте предпочитал «красную потеху» — соколиную охоту. «Так безмерно каково хорошо полетел, так погнал да осадил в одном конце два гнезда шилохвостей... утя... как мякнет по шее, так она десетью перекинулась», — не мог государь удержаться, чтобы не сообщить об очередной охотничьей удаче. Любимому занятию он посвящал прочувствованные строки. «И зело потеха сия полевая утешает сердца пе-чальныя, и забавляет веселием радостным, и веселит охотников сия птичья добыча... Будите охочи, забавляйтеся, утешай-теся сею доброю потехою, зело потешно и угодно и весело, да не одолеют вас кручины и печали всякия», — гласит написанная царём инструкция «Урядник сокольничего пути». Но сам же он добавлял, напоминая о служебном долге: «Правды же и суда, и милостивыя любве, и ратного строя николи же [не] позабывайте: делу время и потехе час».
По натуре консерватор, Алексей Михайлович всё же вводил некоторые новшества — к примеру первые театральные «комедийные действа». «Наслышавшись от многих послов, что перед европейскими государями часто даются театральные представления с хорами и иные развлечения ради препровождения времени и рассеяния скуки, — рассказывал уже упомянутый Рейтенфельс, — он как-то неожиданно приказал представить ему образчик сего в виде какой-нибудь французской пляски... Сперва, правда, царь не хотел было разрешить музыку как нечто совершенно новое и, некоторым образом, языческое, но когда ему поставили на вид, что без музыки нельзя устроить хора, как танцовщикам нельзя плясать без ног, то он несколько неохотно предоставил всё на усмотрение самих актеров. На самое представление царь смотрел, сидя перед сценой на кресле, царица с детьми — сквозь решётку или, вернее, сквозь щели особого, досками отгороженного помещения, а вельможи (из остальных никто более не был допущен) стояли на самой сцене».
Надо полагать, Алексею Михайловичу понравилось представление и особенно хор, славивший могущественного государя: «Велико, правда, твоё царство, управляемое твоею мудростью, но ещё больше слава о доблестях твоих, высоко превозносящая тебя. Твоя мудрость и геройская мощь могут даровать нам после долгой мрачной войны златые мирные времена, а справедливый суд твой и вместе с ним милость, сияя неземным светом, делают твой нрав богоподобным. Высокие качества твои должно приравнять к качествам богов, ибо тебе уже теперь все уступают. О, светлое солнце, луна и звёзды русских! Живи же постоянно в высшем благополучии, и да будет всегда несчастье далеко от тебя».
Этим благопожеланиям не суждено было исполниться. 1 сентября 1674 года царь «объявил» народу своего сына Фёдора как наследника престола. 19 января 1676 года Алексей Михайлович смотрел комедию с музыкой, а 30 января неожиданно умер сорока семи лет от роду. Государству предстояло пережить несколько лет, заполненных борьбой придворных группировок при малолетних царских детях.
Глава третья ВРЕМЯ МЯТЕЖЕЙ
Учинилось на Москве смятение всему великому государству.