Когда они проникли в подъезд, было слышно, как наверху хлопнула дверь.

– Какой этаж? – спросил Цветаев, стараясь не глядеть на страдающего Жаглина.

– Десятый! – дохнул на него запахом перегара Жаглин. – Подождём… – нервно предложил он.

Слушать его без стакана водки тоже было невозможно. Мелкое пособие, а не человек.

– Зачем?

– Пусть разденутся, ляха бляха!

Цветаеву аж зубами заскрипел, но удержался, чтоб не ляпнуть какую-нибудь гадость, например: «Постель – не повод для знакомства!» Несомненно, Жаглин страдал. Лица не нём было, глаза были пустыми как у животного, а на скулах ходили желваки. А ведь он убьёт его, понял Цветаев, точно убьёт.

Цветаев досчитал до тридцати и сказал:

– Ну что, идём, что ли?

– Идём, – простонал Жаглин, сжимая кулаки.

Цветаев больше не мог выносить его мучений и устремился вперёд. В мгновение ока они вознеслись на десятый этаж и замерли перед дверью, тяжело дыша.

– Так, – сказал Цветаев, – я стучу, говорю, что твоя Зинка, залила соседей.

– Кого залила? – Жаглин вздрогнул, как лошадь, на которую сел овод.

– Нижний этаж!

На самом деле, за обитателей дома можно было не беспокоиться, в этим районе никто не жил, кроме Зинки Тарасовой, разумеется.

– Хорошо! – согласился Жаглин и со всё тем же равнодушным выражением на лице ударил ножищей в дверь.

Дверь не заставила себя долго ждать: рухнула со страшным грохотов внутрь квартиры, и сразу же раздался истошный вопль.

– Убивают!!!

Как в калейдоскопе, выскочила и пропала голая Зинка. У неё оказались огромные груди с розовыми сосками и толстые бедра. Лобок она не брила. Должно быть, Жаглин любил пышные форма. Вслед за ней возник большой голый человек, и Цветаев сразу понял, что это не американец, а самый настоящий грузин, с иссиня-чёрными щеками и такими длинными ресницами, которым позавидовала бы любая красавица. Грузин целился в него с Жаглиным из большёго чёрного пистолета, но почему-то не стрелял: то ли забыл снять с предохранителя, то ли вообще не дослал в ствол патрон. Жаглин, который стоял впереди, стал лихорадочно доставать оружие. Цветаев понял, что их сейчас убьют. Разбираться было некогда. Он поднырнул под руку Жаглин, оказался перед грузином и с правой приложился с такой силы, что боль от удара отдалась до самой пятки. И только после этого грохнул выстрел. Всё завертелось под Зинкины вопли: «Убили!», потом оказалось, что грузин повержен, что Жаглин дожимает его коленом, что голая Зинка вцепилась ему в волосы, а сам Цветаев абсолютно не слышит на левое ухо.

– Уби-ли-и-и-и!!!! – вопила Зинка. Уби-ли-и-и-и!!!! – и с такой силы дёргала Жаглина за голову, что, казалось, вот-вот оторвёт её.

Цветаев между делом приложился ей в уха всего лишь одни раз, Зинка сковырнулась и улетела в кухню, остались торчать только грязные пятки.

– Ляха бляха! – спокойно высказался Жаглин, массируя шею, – думал, задушит, стерва!

Бордовые росчерки у него на шее наливались кровью.

– Взяли! – скомандовал Цветаев.

Они схватили грузина за руки и, сминая ковры и дорожки, отволокли в большую комнату. Снова, как привидение, возникла Зинка. На это раз она догадалась накинуть халат, он не успела его застегнуть. В разрезе то и дело мелькали большие груди с розовыми сосками и мохнатый лобок.

Она снова прыгнула на Жаглина, как дикая кошка на дерево.

– Убью-ю-ю!!!

Жаглин сбросил её с себя и нечаянно опрокинул шкаф с сервизом. Посыпались полки, стёкла. Зинка развернулась было в сторону Цветаева, но он показал ей ладонь, которой ударил её, и она замерла:

– Отстаньте от него, подонки! Он мой, мой, мой!!!

– Убери её! – крикнул Цветаев, возясь с грузином, который стал приходить в себя.

Жаглин сделал с Зинкой что-то такое, что она мгновенно заткнулась, схватил её в охапку и с хищным выражением на лице утащил в другую комнату. Что он там с ней совершал, было неизвестно, но отсутствовал он достаточно долго, чтобы Цветаев начал злиться.

Он сорвал с окна шторы и связал грузину руки за спиной в локтях. Грузин открыл глаза и произнёс:

– That with me?[11]

Был он волосатым, как обезьяна, и вялый уд не претендовал на что-то исключительное, из чего Цветаев сделал вывод, что грузин берёт обходительностью, коньяком и цветами.

– Ты в раю, пиндоса, – сообщил ему Цветаев, отдуваясь.

Сказалась малоподвижная жизнь и периодическое обжорство.

– Я не пиндоса, – на чистейшем русском ответил грузин и окончательно пришёл в себя.

Потом разглядел Цветаева, который стоял напротив окна, и дёрнулся с такой силой, что затрещала ткань. Ему почти удалось вырваться, и Цветаеву пришлось ударить его ещё раз. Грузин обмяк, как мешок с трухой. Тогда Цветаев поискал глазами и обнаружил портупею засранца. Портупея была сделана из натуральной кожи, грузин не мог её разорвать.

Явился запыхавшийся Жаглин. На его морде красовалась следы от ногтей, а на руке с гипсом блестели золотые часы.

– Где тебя черти носят?! – спросил Цветаев.

Жаглин скорчил мину, которая говорила: «Отстань!» Цветаев сказал:

– Это грузин, а не пиндоса.

– Что?! – крайне удивился Жаглин и перевернул грузина на спину.

– Ну что? – ехидно полюбопытствовал Цветаев. – Убедился?!

– Точно, грузин, ляха бляха! – с разочарование произнёс Жаглин, изучая при этом почему-то его вялый уд и к вещему своему удовлетворению не находя его достойным уважения.

Грузин пришёл в себя, веки с длинными, как у девушки, ресницами затрепетали.

– Кто вы? – спросил он, открывая глаза.

– Какое тебе дело, собака, кто тебя убьёт? – спросил Жаглин и пнул его.

– No, it is not. I am not Georgian, I...[12]

– Что он сказал? – удивился Жаглин и посмотрел на Цветаева.

– Понятий не имею, – посмотрел на него Цветаев. – Ты кто такой? – спросил он, – спросил он, обращаясь к грузину.

– Я американец, – сообразил грузин.

– А нам по барабану! – вдруг заорал Жаглин. – Ты приехал нас убивать и трахать наших баб!

– No, it is not, not to sex![13] – выпалил грузин.

Несомненно, он понял, что запахло жаренным, и попытался отделаться тем, что является американцем.

– Так я тебе и поверил, ляха бляха! – угрожающе нагнулся над ним Жаглин и заржал, как конь.

– Так кто ты такой, – спросил Цветаев, – американец или грузин?!

– Американский грузин.

– Сын Саакашвили! – снова заржал Жаглин.

– No, it is not, not Saakashvili! – сообразил грузин.

– Имя, фамилия?!

– Барри Гоголадзе, – услужливо ответил грузин.

– Суррогатный грузин! – высказался Жаглин.

– Барри, что ты здесь делаешь? – серьёзным тоном спросил Цветаев.

– On the basis of the thirteenth article of Genevan Convention you must apply with me humanely[14], – выдал Барри Гоголадзе.

– Чего-о-о?! – страшно удивился Жаглин. – Ты ещё над нами издеваешься, ляха бляха?!

– Кто ты такой вообще?

– В смысле?..

– «Чвашник»?!

– Я не знаю, что такое «чвашник»...

– Частная военная армия! – хором и с плохо скрываемой яростью объяснили ему. – Ляха бляха!

– Да, – признался Барри Гоголадзе, – только у вас неправильное представление о нас. Мы…

– Заткнись! – посоветовал ему Цветаев.

– Заткнись! – добавил Жаглин.

– Хорошо… ладно… – покорно согласился Барри Гоголадзе и «натянул» на лицо постное выражение.

Он понял, что за Зинку его убьют точно, а за «чвашника» могут просто хорошенько настучать по голове.

– Надо на него штаны надеть, – заметил Цветаев и посмотрел на Жаглина, мол, что будем делать? Но Жаглин ничего не подсказал, ход мыслей у него был совсем иным.

– Ты взял, ты и надевай, – брезгливо ответил он.

– Отволочём в любую пустую квартиру, – предложил Цветаев, – а потом Тошу приведём. А?..

– Ага, – иронично заметил Жаглин, – так он тебе и придёт. Пророк в лучшем случае обложит матом, а в худшем – посмотрит с презрением, мол, не можете нормально работу сделать!