— Хуже, чем в банке с сардинами, — крикнул мне Пол. — Даже масло налить некуда.

Мы орали непристойности в количестве, достаточном, чтобы исписать целую стену. Бруно сделал вид, что не понимает.

— Это только на время, только на время, — повторял он.

Пол опустился в темноте на кровать, и я услышал душераздирающий стон пружин. Тем не менее, я охотно последовал его примеру.

Спать было просто ужасно в эту нашу первую гамбургскую ночь. Великие звезды из Ливерпуля… БИТЛЗ!

На следующий день обнаружилось, что наши каморки одинаково темны днем и ночью. Наша «квартира» оказалась пристройкой позади кинотеатра… как раз рядом с туалетами. Мы вынуждены были бриться и умываться холодной водой из писсуара!

Время от времени хозяин «Бамби Кино» наносил нам неожиданный визит, чтобы бросить подозрительный взгляд на нас, этаких блуждающих призраков, чьи бледные лица контрастировали с черной одеждой.

В глубине коридора, в 25 метрах от нас, Леннон, Джордж и Стью жили в относительном комфорте по сравнению с нами, хотя, конечно, их «трехспальная» комната была такой же убогой, как и наши.

Бруновское «только на время» превратилось в бесконечность. Мы были приговорены к этим конурам, ставшим нашим домом, захламленным гитарными чехлами, коробками от барабанов, сваленными одна на другую и увенчанными, ко всему, еще и горой грязного белья.

Мы с Полом не отличали больше дня от ночи. Мы писали письма, сидя на кроватях, при свете карманного фонарика, прикрепленного на лоб, как у шахтеров под землей. Каждый день мы жаловались Бруно на гнусные условия, в которых жили, стараясь ему объяснить, что мы все — молодые люди из добропорядочных семей, и что наши родители не поскупились дать нам приличное образование. Что мы такое сделали, Бога ради, чтобы заслужить к себе отношение, как к каким-то распоследним подонкам и алкашам, которым все равно в каком углу завалиться спать?! День за днем мы встречали все ту же улыбку и обещания — ничего, кроме обещаний. Нам говорили, что Бруно когда-то был клоуном, но подобные шутки не вызывали у нас смеха.

В вечер нашего дебюта в «Индре» было довольно много народу, пришедшего бросить критический взгляд на новоявленных «суперзвезд» из Ливерпуля. Акустика была ужасная, создавалось впечатление, что мы играем под одеялом. Вероятно потому, что «Индра» была клубом со стриптизом, ко всему прочему там имелись еще и занавески, абсолютно заглушавшие музыку. Мы вышли на сцену совершенно подавленные.

— Деляйт шоу! — кричал нам Бруно, что мы и делали, больше чтобы унять нашу злость, чем чтобы доставить ему удовольствие.

— Приехать из Ливерпуля, проделать весь этот путь и скакать, как кретины, по сцене! — резюмировал Джон.

А ведь он здорово «деляйт шоу»! Скакал, топал ногами и гримасничал вовсю. Никогда никто из нас до того не вел себя так на сцене.

В то время рок-группы играли не слишком-то живо позади певца, как Клифф Ричард и «Шедоуз», отмечая ритм точными согласованными шажками, которые не могли помешать музыке. Был, конечно, Билл Хэйли и «Кометы», которые устраивали представления с прыжками, играли на гитаре, растянувшись на сцене, что казалось идиотством; были гимнасты Джерри Ли Льюиса, с его игрой на пианино сродни артиллерийскому огню. Но это был не наш стиль. Как ни крути, мы не играли ничего, кроме рок'н'ролла. В наш репертуар входили, правда, и несколько расхожих песенок в сентиментальном стиле. Пол исполнял «Over The Rainbow» (классическую вещь Джуди Гарланд) и другие сладкие баллады в том же роде. Мы интерпретировали «Red Sails In The Sunset» (ставшую популярной в исполнении Пета Буна) и «Ain't She Sweet» (Эдди Кантора). После некоторого размышления совсем не удивительно, что студии звукозаписи захлопывали двери у нас перед носом. Но мы были только в самом начале и нам многому еще предстояло научиться.

«Деляйт шоу!» — приказывал Бруно со своим неизменным немецким обаянием, и мы подчинялись, как последние психи, сбежавшие из лечебницы.

Мы бросались из одной крайности в другую. Джон и Пол были самыми сумасшедшими. У первого лучше всего получалось имитировать Джина Винсента: хвататься за микрофон, словно он хотел запустить им в зрителей, волочить его за собой и подскакивать, как дебил. Второй вопил на манер Литтл Ричарда, отплясывая вокруг сцены. День за днем эти представления приобретали все более четкую форму.

Стью вел себя, как незначительный персонаж, и преуспел, эксплуатируя образ обожаемого им Джеймса Дина, оставаясь абсолютно невозмутимым в своих черных очках. Что касается меня, то было не слишком важно, чем я занимался за своими барабанами, но я вставал каждый раз, как начинал отбивать на тамтаме танец в индийском духе. Джордж пытался нас поддержать и был совершенно уморителен в своей максимальной концентрации на собственной игре.

Немецкие рокеры нас обожали, и никто, а меньше всех Бруно, не отдавал себе отчета, что нам хотелось плюнуть им в рожу. Но в конце концов эта игра обернулась против нас. БИТЛЗ вовсю учились создавать атмосферу. Мы попались в ловушку «Деляйт шоу!». Сначала это было протестом против плохого обращения с нами Бруно: отвратительных условий жизни и мизерной платы, составлявшей 15 фунтов в неделю каждому.

У нас был номер, который начинался с медленной романтической мелодии. Зрители мелкими шажками пробирались к танцевальной площадке, обнявшись и нежничая. Вдруг, неожиданно, без всякого предупреждения мы начинали играть неистовый рок'н'ролл в бешеном темпе. Сначала у немцев выходил облом. Это был еще один вид протеста, но потом они начали нас просить исполнять песни с меняющимся ритмом. Опять эффект бумеранга!

Каждый вечер мы разыгрывали полусумасшедших идиотиков по 7 часов кряду. «Ви деляйт шоу?» Вы никогда не видели ничего подобного! Иногда Пол даже не притрагивался к гитаре, но из-за шума этого не замечали. Джон катался по земле, размахивал микрофоном в воздухе, корчился, принимая позы горбуна Квазимодо. Или, для разнообразия, вскакивал к Полу на спину, и они вдвоем нападали на Джорджа и Стью, стараясь загнать их за кулисы. Иногда они бегали по сцене, залезая один другому на плечи. Та малость музыки, которая все же звучала, исполнялась Джорджем и Стью, да и то это был один ритм. В другой раз Джон превращался в звезду балета и прыгал со сцены на зрителей. И его прыжок заканчивался грандиозным шпагатом.

Часто Джон и Пол покидали сцену, чтобы броситься, как дикие быки, на танцующую толпу, или принимались отплясывать фарандолу с посетителями, которые только того и ждали. Все это немцы получали за свои деньги. Они были не из тех, кто охотно оставался сидеть, чтобы послушать музыку БИТЛЗ, — в те времена таких было немного, они явно предпочитали наш гротескный юмор и кремовые пирожные нашему музыкальному таланту. Они стали называть нас «beknakked» БИТЛЗ, — жаргонное выражение, означавшее сумасшествие или слабоумие, но нам от этого было ни жарко, ни холодно.

Наш репертуар состоял преимущественно из американских песен: Фэтса Домино, Карла Перкинса и из известных вещей Джина Винсента, Элвиса и Литтл Ричарда. Немцы обожали «What'd I Say» — классику Рэя Чарльза, которой могли подпевать. Они повторяли слова и отбивали ритм пивными бутылками на столе.

Многочисленные истории, рассказываемые в течение многих лет о поведении БИТЛЗ на сцене, описывают серьезные потасовки, происходившие между нами. Это не совсем верно. Большинство из них было частью «Деляйт шоу»… То, что казалось дракой, было на самом деле спланировано в «Индре», где мы вечер за вечером все больше совершенствовались в «Деляйт шоу». Пол, может быть, с единственной гитарной струной набрасывался на поющего Джона, предварительно уловив его кивок головой. Джон, поддерживая игру, притворялся рассерженным и давал отпор. Все это должно было казаться очень натуральным зрителям, которые взвинчивались все больше и больше, но мы всегда только прикидывались, и среди так называемых противников никто не бывал пострадавшим. В те времена мы были неразлучны и затевали все приключения вместе наподобие пяти мушкетеров (довольно-таки жалких!).