— Егорыч, у немцев бывают маленькие ребята?

— Бывают, — ответил озадаченный Егорыч и попросил: — Ты не задумывайся, Журавка. Очень ты у меня раздумчивый. Что тебе думки горькие запали? Спи. Я тоже спать пойду.

— Не уходи, Егорыч, не уходи! — закричал Антоша. — Я боюсь. Немца боюсь.

— Ах ты, глупинка-соринка. И что надрываешься? Чего бояться немца? Вон как его бьют! Оттого и злобствует он, оттого и лютует. Скоро и от нас выгонят, побьют его.

— Ты говоришь, побьют. А наших сколько побили!.. Жалко наших. — И он заплакал горько и безутешно, повторяя: — Жалко наших очень. Димитрушку жалко.

И снова подивился Егорыч. Малец еще, а горе чувствует. Скорбит душа, тоской и страхом надорвана.

Антоша умолк и только изредка всхлипывал.

— Расскажи мне про маму, — попросил он неожиданно.

— Скоро она вернется, теперь уж скоро, — успокаивал его Егорыч. — Прогонят немца — тут и она. «Здравствуй, скажет, Журавка, какой ты у меня богатырь!»

При свете каганца видно было, как заблестели Антошины глаза. Он повторял обрадованно:

— Ага, Егорыч, мама так и скажет: «Ты у меня богатырь, прямо как Митя…» Хорошо было с мамой, — вздохнул Антоша, — не страшно.

— Тогда войны не было, Журавка. Тогда всем было не страшно.

Егорыч задремал. Антоша все пристальнее всматривался в него, вспоминая что-то давнее, веселое.

— Егорыч, — разбудил он старика, — я помню, ты к нам на елку приходил в детский сад. Только ты тогда не Егорычем был, а Дедом Морозом. Я помню!

И Антоша улыбнулся, довольный, что разгадал тайну старого лесника.

Антоша заметил, что Егорыч все прикладывается к земле и прислушивается. Долго-долго. Будто разговор какой тайный услышать хочет. Потом улыбнется и скажет: «Слава богу, гремит».

— Что ты слушаешь, Егорыч? — допытывался Антоша. — И говоришь непонятное.

Егорыч довольно улыбнулся.

— Поет земля. И как поет! Соловья лучше. Слышишь? — И снова прикладывается.

Не с землей разговаривал старый лесник. Не к шепоту трав прислушивался. Ловил он по земле, будто по проводу, весточку с фронта. Глухо еще доносилась радостная весть. Но слух у Егорыча, словно у птицы, тонкий, каждый шорох улавливает. Наши идут — доносила ему земля, вздрагивая от далеких взрывов. Лихо стало немцу. Там, где дорога вольная прорезала лес, не стало врагу пути, изрыто все, завалено камнями и тяжелыми бревнами. Не свернуть, не обойти ее стороной, не то угодишь в болото. Пробьется враг сквозь одну заграду, а рядом на мину угодит. Мечется, как зверь в ловушке. На каждое дерево смотрит с опаской: не затаился ли где партизан? А на разъезде летят поезда под откос. Взлетел и мост на Синезерке вместе с грузовиком, приостановилось надолго движение.

Сначала немцы заставили жителей окрестных деревень вырубать лес, чтобы безопасней было передвигаться. Да разве вырубить его? И началось наступление немцев на лес.

Партизаны уходили. Терялись в болотах, куда не знал немец дороги, неожиданно нападали и снова исчезали.

Немцы шли цепью, решив загнать партизан в сухой лес, там и расправиться. Сразу с трех сторон надвигались, сжимали кольцо.

Кудеярцам пришлось бросить землянки, искать новое укрытие. Егорыч у них за командира. Идет впереди, за плечами берданка охотничья да сумка с провизией. Неизвестно, сколько придется еще скитаться по лесу.

У Антоши тоже за плечами груз: сумка с маминой карточкой, завернутой в шерстяной платок, и оловянными солдатиками. Да еще Митина книжка с картинками.

Идет Антоша, торопится, боится отстать от Егорыча.

— Далеко нам еще?

— К острову пойдем. Туда не то что немец, свой не пройдет, если уловки одной не знать.

И пояснил:

— К острову зыбкая кладка проложена. Сверху ее водой залило, а кой-где мохом затянуло. Неопытному глазу не определить потайную кладку, знать про нее надо.

Антоша рад, что старик разговорился. Не так тревожно и идти легче с разговорами.

— Егорыч, — затевает он снова, — откуда там кладка взялась?

— Откуда? Кто ее знает. Скорей всего, охотники соорудили в давности еще. На острове том водилось всякой дичи — пропасть. Ходили туда старые охотники, а молодые уже не бывали, не знали, видать, про дорожку. Я все оберегал ее, не давал погнить. И секрет про нее сохранял. Не хотел, чтоб уничтожили зверье на острове. Там всякое водилось, вроде заповедника получилось. Невдомек заезжему охотнику, как пробраться туда… Нам бы теперь выйти благополучно.

Не зря тревожился Егорыч. Рискованный это был план — выбраться к острову. С трех сторон был он окружен немцами, надо было у них под носом пройти незамеченными.

Идут беженцы, крадутся осторожно. Заходящее солнце слепит глаза.

Идут беженцы, прислушиваются к шорохам.

Вдруг Егорыч уловил равномерный топот. Мигом скользнули все в орешник, затаились. Солнце мешает рассмотреть, кто там скачет. Свой, чужой? На пригорке вырисовывается силуэт всадника на коне. Но вот всадник оказался в тени. И Егорыч распознал его — знакомый партизан из соседнего отряда. Тот тоже узнал лесника, остановился.

— Ждите темноты, — посоветовал он. — Сейчас техника немецкая двинула. Не пройти по большаку.

Партизан попрощался и ускакал догонять отряд. А Егорыч поспешно увел всех от дороги, глубже в заросли, чтобы не натолкнуться на врага. Вскоре загрохотала, зашумела дорога, быстрым ходом двинулись танки. Подскакивали на ухабах машины с прицепленными орудиями. С воем кружили самолеты, выискивая жертвы.

Так и не удалось этой ночью пробраться к острову. Пришлось дожидаться следующей ночи. Сидели тихо, зябко вздрагивая от холода. К рассвету решили зажечь костры, сварить из отрубей кашу.

Егорыч вышел на разведку и тут же вернулся.

— Гаси костры! — приглушенно приказал он. — Немец поблизости. Скрываться надо. Да чтоб без звука!

Быстро погасили костры. Совсем рядом проходили немцы. Кто-то из них затянул песню, для храбрости наверное. Боязно немцу в партизанском лесу. Потом голоса удалились. Стало тихо. Потому, видно, все вздрогнули, услышав неожиданно плач Антоши, он показался громким.

— Ты что, Журавка? — встревожился Егорыч.

— Ой нога, ой! — запричитал Антоша и, скорчившись, упал.

Поспешно он срывал горстями влажную от утренней росы траву и прикладывал к ноге.

— Да что с тобой? — испуганно переспрашивал Егорыч.

Он наклонился, осмотрел Антошину ногу и тут только увидел, что она сильно обожжена.

— Я наступил, — показал Антоша на тлеющий костер.

Костер загасили, да не до конца. Оступившись, мальчик попал босой ногой в горячую золу с непогасшими углями. Несдобровать бы никому, закричи он в тот момент. По крику немцы сразу обнаружили бы прятавшихся людей. И Антоша не крикнул. Он упал и стряхивал рукой приставшую горячую золу. А потом все прикладывал траву, чтобы прохладой утишить боль.

Бабка Степанида участливо посмотрела на него и проговорила:

— Дитя малое, а сила великая в нем.

И все подивились Антошиному мужеству.

Кудеярцы дождались ночи. На выручку им пришла сама природа. Запрятала поглубже в тучи большую луну, потому что была бы она сейчас только на погибель беглецам. Им темь непроглядная нужна, чтобы проскользнуть мимо преследователей.

Зато немцев такая ночь пугала. Они стреляли светящимися пулями. Вверху, будто электрические фонари, повисали ракеты. То и дело поднималась стрельба. Так, без всякой цели, лишь бы не было тишины.

Ненадолго все смолкло. Казалось, даже деревья сдерживают дрожь и напряженно тянутся в небо верхушками, словно вглядываются окрест.

— Ну, пошел! — тихо командует Егорыч.

— Пошел! Пошел! — вполголоса передается по цепочке.

Идут люди, пригибаются к земле, у нее ищут защиты. Перебрались через дорогу. Впереди открытая поляна. Пересечь бы ее, а там густые заросли — и в безопасности. Там остров, недоступный врагу. Но не успели. Взвилась и будто повисла на невидимой проволоке ракета-фонарь. Дети и взрослые упали, прижались к земле, притаились за торчащими пнями. И снова темно. Только светят безопасно и холодно гнилушки, словно тысячи маленьких светлячков.