– Есть интересное заблуждение, что человек показывает себя, каков он есть, в критической ситуации. К примеру, есть те, которые начинают метаться по тонущему кораблю и распихивать женщин с детьми, чтобы первым добраться до лодки и спасти свою никчемную жизнь вместе со стыдом и позором. Раньше таких стреляли сразу, чтобы избежать паники и давки, да и к тому же показать остальным, что их ждет, если они решат действовать подобно этому человеку. Но можно ли винить его в том, что он на пике страха за свою жизнь его рассудок помутился и животный инстинкт взял верх над трезвостью его сознания? Ведь у него отключилось всё то благородное, что наполняло его смыслом. Он переживет это и останется тем же человеком, которым был до случившегося. Нет, друзья. Человек показывает свое истинного лицо, когда у него появляются великие возможности в виде денежных купюр. И всё то благородство, та мораль и нравы, те манеры и убеждения сдуваются с него, как густой покров пыли, которая наполняла его хоть каким-то смыслом. Но если он потеряет эти богатства, то уже никогда не станет тем, кем был до них. Банкротство не переживают – с ним либо живут, либо с ним умирают. Деньги не меняют людей. Они просто дают возможность быть человеку собой, то есть быть зверем.

– А как же те, – спросил я, – кого не влекут деньги?

– А это уже иные существа. И ценности у них тоже иные.

– Но вы же сами сказали, что деньги – это средство, инструмент.

– Деньги – это смысл жизни для большинства людей. К сожалению для них и к счастью для меня. Владей тем, ради чего живут люди, и ты будешь владеть этими людьми.

– Фу-фу! – вмешалась раздраженная Хостия. – О чём вы говорите? Давайте лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Я вот недавно в очередной раз пожертвовала миллион долларов на благотворительность по спасению обезьянок. Бедняжки вымирают…

– Это действительно приятно, – сказал Магнус.

– Что? – изумилась Хостия.

– Тема. Тема действительно приятная.

Хостия достала телефон и показала несколько снимков, где она со страдальческим выражением лица держит на руках обезьяну, завернутую в полотенце.

– А вы знаете, – спросил я, – почему эти обезьяны вымирают?

Хостия не ответила.

– Причина в том, – пояснял я, – что леса, в которых они живут, довольно активно вырубают. А гибель этих милых обезьянок уже следствие этого процесса.

– Ой, ну какая разница? – фыркнула Хостия.

Казалось, будто она не понимает меня, а Стеллион был совершенно равнодушным.

– О, кстати, – добавил я. – Упаковка данной марки телефона делается как раз из древесины тех самых лесов, в которых живут эти милые обезьянки.

– Боже мой, Люций! – проговорила Хостия, с игривой надменностью взглянув на меня. Мне даже подумалось, что она стала со мной заигрывать как с человеком, над которым хотела одержать верх. При этом, думал я, что она была бы ничуть не против, если бы верх одержал я. – Да вы никак завидуете моему великодушию. Я без сожаления жертвую ежегодно огромные деньги мужа, чтобы спасти бедных обезьянок. А чего добились вы? Вы можете безвозмездно отдать миллион долларов на помощь обезьянам? Прошу вас, не отвечайте. А по поводу лесов… мне пока нет никакого до них дела – их много на нашей планете.

– Людей тоже… – добавил я.

– Кстати, – вмешался Магнус, взглянув на Хостию. – А что с благотворительностью, направленной на бедные страны, которые проутюжила наша страна?

– Это не так популярно, – ответила Хостия. – Вы мне еще скажите про бездомных детей и прочих этих… Мне что теперь – всех прикажете кормить?

– Интересно общественность взбунтовалась, узнав, что бедных обезьянок отстреливают, – говорил Магнус. – Особенно интересность заключается в том, что их отстреливают уже лет двадцать с тех пор, как там начали добывать лес. И всё было тихо, судьба обезьянок никого не волновала, пока два магната не учинили спор – чья очередь лес рубить. А вот два года назад мы страну какую-то бомбили, растерзали ее, использовали и оставили доживать. Там люди уже от чумы мрут. Но блюстители нравственности что-то молчат. Что-то никто из них не бросается туда спасать осиротевших детей, которых до сих пор продолжают отстреливать. У нас тут недавно блюстители чистоты природы в океан на барже вышли – нефтяную вышку оккупировать, мол, добыча нефти вредит океанским водам и прочее. Заправились они соляркой и поплыли. Шум! Гам! В общем, внимание всего мира привлекли. В итоге все же владельцу вроде бы как запретили добывать там нефть. Ему пришлось продать вышку по цене металлолома. И теперь новый хозяин с помощью этой вышки качает ту же нефть на том же месте. Блюстители природной чистоты красноречиво воздерживаются от комментариев.  

Некоторое время все молчали.

– Есть вопрос, – осторожно начал я.

– Валяйте.

– А что вообще толкнуло вас к могуществу?

Он печально помрачнел, на мгновение опустив вспыхнувшие глаза. И вновь взглянул на меня.

– Мой отец был крупным предпринимателем – владел всем миром. Я тянулся за ним, хотел быть равным ему, потому что он был для меня примером, коим я восхищался. Но отцу мои желания очень не понравились. И он избавился от меня, оставил без семьи. А мой любимый братец, Михаэль, к тому же еще и помог отцу. От меня отреклась вся семья, я остался без права прощения. Меня свергли навсегда. Но это сделало меня сильным, научило добиваться всего, чего бы я ни захотел. Вот вы, Люций, к примеру, потенциально могли бы иметь всё то, чем владею я сегодняшний. Нужно понимать лишь одно – богатство определяется той ценой, которую ты готов заплатить ради него. И чем выше шаг наверх – тем больше цена за него.      

Закончив рассказ, Магнус принялся кормить ластящихся к нему дам икрой, которая неуклюже падала на их платья и пол. Это происходило с небрежной легкостью, словно вместо икры проливалась обычная вода. Они игрались едой, и эта игра соблазнительно манила к себе.

Мое сознание помутилось. Всё сделалось искаженным и уродливым, словно в грязи. Голоса миловидных дам стали походить на хриплое скуление удавленных собак, а голос Магнуса был тяжелым, низким, словно он вещал в трубу. Лицо его сделалось угловатым и безобразным, наполнившись ненавистью, которая окаймлялась язвой оскаленной усмешки и кривыми бугристыми рогами, как у лукавого беса.

Лилит улыбалась всё так же соблазнительно и добродушно. Но ее глаза вспыхнули багровым углем, похотливо пожирая меня, искушенно терзая и томительно разрывая на части. Она воплотилась в дикую сирену, украшенную серебряной чешуей, и нежно заманивала в свои силки.  

Увидев мои глаза, она вплотную придвинулась ко мне и обвила руки вокруг моей шеи, мягко коснулась влажными губами моей щеки, задержалась. Ее прикосновение, пряный запах, блаженное тепло не сняли с меня искаженного восприятия действительности. Однако пробудили во мне заветное желание стать жертвой.

– Бедненький, – ласково шепнула она. – Такое бывает с непривычки. Это очень старый коньяк – понимаешь? Не бойся. Все хорошо.

Она зачерпнула ложкой икру и поднесла к моим губам.

– Ешь…

И я кушал. Неуклюже, грязно, ненасытно, роняя икру на пол и утоляя разыгравшийся волчий аппетит. Икра казалась внеземным блаженством, которое принадлежало только мне. Я хотел гораздо больше и не намеревался останавливаться.

Лилит отпила коньяк из горлышка старой бутылки, а затем небрежно отбросила ее, словно презренный мусор. Она приблизила ко мне губы и позволила отпить. Жгучая жидкость мерно стекала по ее теплым губам, нежному подбородку, тонкой шее и мягкой груди.                 

Наутро я очнулся дома в тоскливом одиночестве.

Я вспоминал вчерашний день с осознанием того, что натворил. И я не знал, было ли мне по-настоящему совестно в мире, где совесть всего лишь красивое слово – глянцевая обложка без содержания внутри.

Кем они были для меня? Гнилым обществом элитного попустительства. Для человечества они – это паразитирующий организм, вцепившийся в болезненную опухоль людского равнодушия. Вчера я окончательно понял, что они могут несказанно больше меня. Они могут безнаказанно делать то,  за что я стал бы лютым преступником, достойным вечного заключения. Они без аппетита, но с чревоугодной жадностью жрали эту икру, отчего мне становилось до омерзения тошно.