– Да, – раздался голос Полякова, внезапно ступившего на порог. – Нас действительно хотели познакомить Леша. И в первую очередь этого хотел я. Пойдемте в другую комнату, поговорим. Сейчас как раз начнется момент дробления массы по интересам… Танюша, принесите нам кофе. Буду очень благодарен.

* * *

Догорала свеча. Прозрачные, искристые капли воска тяжело скатывались по ее светящемуся изнутри стволу; застывали, становились матовыми, неживыми, сливались в волнистые нити сосулек.

Прошин пил кофе, смотрел в окно, где в голубом свете фонарей мельтешил сухой снег, и слушал Полякова. Тот сидел напротив, сложив руки на груди и, морщась от дыма, говорил:

– Вы знаете, как я рос, Леша? Я рос в простой семье. Папа – счетовод, мама – кассир на станции метрополитена. Протекций и наследства, сами понимаете… Воспитание тоже – без пианин и иностранных языков. С помощью ремня и внушения одной трогательной мысли: чтобы всласть жить, надо до пота трудиться. Однако родители мои не замечали одной едва нарождающейся в то время тенденции, что в наши дни трансформировалась уже в некую устойчивую жизненную форму. Люди устремились к благам, а при их дефиците необходимым инструментом для их извлечения стал круг «своих людей». И если он есть, то, чтобы всласть жить, трудиться до пота не обязательно.

– С этим нужно бороться?

– Я полагаю так: бороться с этим… хлопотно. Потом, стать «своим» проще, нежели лезть во всякие драки и более того – побеждать в драках. Тут есть, конечно, элемент гиперболы, но подчас не столь важны средства выражения идеи, сколько сама идея. Вы меня понимаете, знаменатели у нас, уверен, одинаковые.

– Что–то не пойму… – Прошин хмуро посмотрел на собеседника. – Вы хотели со мной поговорить, по–моему…

– А, вас интересует деловая часть? – Поляков изобразил оживление. – Пожалуйста. Про погоду, как полагается в светском обществе, мы… обсудили. Итак. Для начала хочу заметить о себе как о человеке практического склада ума. Это, уверяю, неплохая черта характера, и во многом благодаря ей я доктор наук, заместитель директора и тэ дэ. М–да. Так вот. Меня всегда интересовал ваш институт. Прекрасный институт! Широкие международные связи, чего не сказать о нас… Специфика! – Он вздохнул. – Многих ваших я знаю. Но мне хотелось бы подружиться , ну…

– Со мной, например, – подсказал Прошин.

– Да, – кивнул Поляков. – Где–то так…

– Подружились, например, – продолжил Прошин.

– И хватит, – откликнулся Поляков. – На первый раз. А на следующей недельке жду вас у себя. Хлопнем по рюмашке, поговорим…

– Опять о социальном зле?

– Ну, а чего… О диссертации вашей, если хотите. Трудности у вас есть?

– Есть. Над диссертацией нет руководителя, в диссертации нет идеи.

– А Бегунов? – Поляков ковырял спичкой в зубах.

– А Бегунов – честный человек.

– Но у него должен существовать заряд либеральности по отношению к своему сыну хотя бы?

– Заряд уже выстрелил. – Прошин сложил пальцы «пистолетиком» и надул щеки.

– Это плохо, парень… Кстати, давай на «ты»… – Спичка соскользнула, переломилась о десну, и Поляков зашипел от боли.

– Давайте на «ты», – согласился Прошин.

– Значит, на следующей недельке?

– А если попозже?

– Жду звонка, – Поляков страдальчески причмокивая, вытащил из бумажника карточку. – Мои координаты.

Прошин, не глядя сунул бумажку в карман. Затем встал, выглянул в коридор… Гости уже целовались, запаковываясь в шубы.

– Народ разбегается, – сказал Прошин, не оборачиваясь. – Пора и нам… Вас подвести?

– На какой машинке ездим?

– На советской, скромного черного цвета, – сказал Прошин. – Называется ГАЗ–24, «Волга». Ну, подвезти?

– Я своим ходом… – Поляков застенчиво улыбнулся. – Я тоже машиной… Беленькой, правда. Но названия схожи – «Вольво».

* * *

В воскресенье, пересилив себя, Прошин встал пораньше, облился холодной водичкой и, покуривая традиционную мятную сигаретку, полез на антресоли – за лыжами. Идея поразмяться возникла вчера, когда, голышом выйдя из ванны и встав перед зеркалом, он с удивлением и неприязнью открыл, что катастрофически обрюзг. Мышцы заплыли жирком, кожа одрябла… Это его всерьез испугало. Здоровье физическое он ценил необыкновенно.

– Опустился! – рычал он, выволакивая из антресолей и с грохотом бросая на паркет пластиковые башмаки, бугель и лыжные палки. – Вот тебе обжираловка, валяние в постели, сигареты проклятые! Все, курево – к черту, он главный акционер всех табачных концернов и лавок! Подъем – в шесть, час – зарядка; секция каратэ, бассейн, сауна… В здоровом теле – здоровый дух. Враки, конечно, чаще – наоборот… Но дух, это Бог с ним, с духом…

… Декабрьское утро ворожило глаз своей тишиной и светлостью. Пыль мелких снежинок искрилась в воздухе. Голубые сугробы тяжело обвисали с крыш. Раскаленный шар восходящего солнца стыл в дымном морозном небе, окрашивая нежно–розовой пастелью кирпич домов. Сиял гордой воздетой шпагой шпиль МГУ, вздымавший громаду своего камня из паутины голых яблоневых садов.

Гудела печка, хрустел ледок под колесами, и бело–голубой мир, залитый солнцем, по–утреннему обновленный, был словно околдован каким–то праздничным весельем зимы.

И вот знакомый домик, ютящийся на склоне горы, красная рогатка мачты подъемника… Все это когда–то создал он, Прошин, заразив увлечением своей юности – горными лыжами – едва ли не половину НИИ; выбил деньги, создал секцию, договорился о предоставлении склона с городскими властями, а затем, не то охладев к реализованной идее, не то обленившись, предоставил инициативу другим – тем, кто докрутит гайки, уберет мусор… А он, как сегодня, с патриаршим достоинством нанесет визит, покатается всласть, похлопает по плечам прошлых единомышленников, пекущихся ныне о его детище, и без забот покатит обратно.

Солнце поднялось уже высоко, ровно и плотно заливая холмы. Сухой морозный воздух щекотал горло.

В отдалении простирались городские окраины: серые бесконечные новостройки, проплеши пустырей, черные неровные зубья заводских труб и над их оскалом – сиреневые кляксы дыма.

– Начальство на пути к здоровому образу жизни! – услышал Прошин за спиной.

Обернулся. Лукьянов. Рядом с ним – внуки – мальчик и девочка в толстых, домашней вязки, свитерах.

– Любуетесь на индустриальные выхлопы? – Лукьянов указал палкой на городскую панораму. – Знаете, я тоже смотрю и понимаю Романа. Не зря ему хочется рвануть подальше от города. Здесь, на этой горке, мы как белые медведи в бассейне зоопарка. Кстати, хлорированном. А он хочет туда, где торосы, а не «горки здоровья». Ну, вы катайтесь, – подтолкнул он вмиг оживившихся ребятишек. – Но осторожно… С середины… Вы слышите? – А те уже летели вниз, лихо огибая вспучившие трассу бугры в темных подпалинах оголенной смерзшейся почвы.

« И ведь в этих детях, в заботах о них, для него смысл! – Прошин с любопытством, будто впервые, осмотрел Лукьянова с ног до головы. – Или всего лишь иллюзия смысла? А вдруг и я приду к тому же? Или горько раскаюсь в вакууме старческого одиночества? А ведь пока есть время…»

– Они вымотали из меня все нервы! – поделился Лукьянов, перчаткой отирая лоб. – Кстати, вы поосторожнее, снега мало… Вон напоминание для лихачей… – Кивнул на противоположный холм. Высившуюся там полуразрушенную часовенку окружало заброшенное кладбище. Снежная вата свисала с покосившихся крестов; вороны, притихнув от холода, жались друг к другу на гнилых могильных изгородях.